Федор Сологуб - Мария Савельева Страница 22

Политизация декадента. — Судьба христианства и нирвана обывателя. — Расстрелянные мальчики. — Типографские забастовки. — Абсурдизм и революция

Патриотические выступления и тексты Сологуба мало известны прежде всего потому, что объективно не относятся к вершинам его творчества. Но каждый раз, когда политическая ситуация в стране накалялась, писатель не мог оставаться в стороне, и ему приходилось дистанцироваться от сложившегося образа отшельника-декадента. С началом Русско-японской войны и во время революции 1905–1907 годов Сологуб удивил всех, став ярым патриотом. При этом патриотизм он понимал только как любовь к своей родине, и эти настроения не мешали ему критически относиться к правительству. Федор Кузьмич умел не смешивать понятия страны и государства.

Исказить маску декадента было бы опасно для поэта, если бы он создавал ее искусственно. Для Сологуба и декадентство, и патриотизм были естественны и вовсе не принадлежали к разным мирам (внутреннему и внешнему), как может показаться на первый взгляд. В его сказке «Фрица из-за границы» променять свое на чужое так же дико и глупо, как отдать своих детей в обмен на вышколенного немецкого мальчика. Наши дети хоть и хулиганы, да свои. Так и родина, какая бы ни была, — пусть даже страшнее Смерти («Смертерадостный покойничек»), — а всё равно своя.

Когда началась Русско-японская война, Федору Кузьмичу было уже 40 лет, в действующую армию он не пошел, однако всячески высмеивал писателей и поэтов, которые берегли себя и свой дар от опасностей воинской повинности. Сологуб говорил, что великое сердце не должно отвращаться от смертельных опасностей, как не мог бы Пушкин снести оскорбление, если бы ему предложили избежать дуэли.

И в 1904 году, и потом, во время Первой мировой войны, Федор Кузьмич призывал относиться к войне стоически. Он считал, что, несмотря на бои, нужно продолжать отмечать праздники, дарить близким цветы и подарки, вести обычную жизнь. Всегдашний пессимист Сологуб вдруг заговорил о том, что, даже посылая деньги в Красный Крест в пользу раненых, нельзя ограничивать себя в необходимом и предаваться унынию.

Однако постепенно становилось понятно, что его оптимизм напрасен, что Русско-японская война идет слишком далеко от российской столицы, командование чересчур нерешительно, а Транссибирская магистраль не может обеспечить полноценной коммуникации. «Розы битв жестоких» отцвели зазря, их красота оказалась обманчива. В сологубовском стихотворении этого времени прекрасный Иван-царевич сел на лихого коня и молвил, как полагается в фольклоре, «ласковое слово», обещаясь забрать «всю землю / Вплоть до океана». Но сказка не сбылась, Иван-царевич пал в кровавой битве, настала пора «запасать гробы». В традиционной сказке такое было бы невозможно, Иван-царевич как символический образ должен был выстоять назло врагу. Оттого еще больнее ощущается его гибель в трактовке Сологуба.

Как истинный символист Сологуб видел в Русско-японской войне не только политическое событие, но и знак — борьбу двух миров и двух форм морали, христианства и буддизма, любви и жалости. Христианство, по Сологубу, утверждает жизнь как осмысленное существование во имя благой цели. Буддизм понимает ее как цепь страданий, в которую лучше не вступать, а родившись, самое благоразумное — умереть как можно раньше.

Не может не бросаться в глаза, насколько представление о жизни-страдании воплощено в рассказах Сологуба. Можно, впрочем, объяснить эти смерти и в духе православной традиции — как гибель юных душ, еще не успевших согрешить. Сологуб считал, что хотя формально европейская мораль пока еще сильнее, мы придерживаемся ее только на словах, на деле же мы давно буддисты и нам необходимо довершить уже начавшийся синтез двух мировоззрений. При всём своем патриотизме родину он мечтал видеть духовно преображенной.

Похожие рассуждения о христианстве и буддизме писатель вложил в уста своего любимого героя Триродова, мага, поэта и педагога из романа «Творимая легенда», участвовавшего в революционной деятельности. Лесные сходки, разгоняемые казаками, обыски, товарищи-революционеры — всё это дополняло фантастический и волшебный мир героев, а Сологуб таким образом показывал, что политика — занятие вполне достойное создателя прекрасных легенд.

Федор Кузьмич с ученических лет интересовался буддизмом. Порой он утверждал, что человек не может жить без религиозного чувства, но искал иных форм его воплощения, нежели те, которые исповедовались вокруг него. В другие периоды — особенно после Октябрьской революции — за ним было замечено демонстративное неприятие православных священников. В его прозе явственно звучит мотив переселения душ (рассказы «Соединяющий души», «Тела и душа», роман «Творимая легенда»). Андрей Белый видел что-то буддистское в сонном русском обывателе, каким его изобразил Сологуб. Корней Чуковский связывал приемлющее жизнь христианское начало писателя с образом Передонова и мертвым бытом («Мелкий бес»), а отрицающее буддистское — с образом преображающего мир Триродова («Творимая легенда»).

Если принимать терминологию Сологуба, то в Русско-японской войне победила буддистская идея жизни как бессмысленного страдания. В обществе и в сознании писателя патриотизм обернулся разочарованием и социальными волнениями, которые привели к первой русской революции.

В печатных выступлениях Федора Кузьмича на злободневные темы, как и в его педагогической публицистике, снова обнаруживался зазор между литературой и жизнью, злым Сологубом и благостным Тетерниковым. Сологуб-публицист проявлял гуманность и к русским войскам, и к врагу, к воюющим и к пленным, явно отделяя себя от беспристрастного портретиста Смерти, автора страшных рассказов.

Реакционная пресса искала «внутренних врагов», которые якобы разлагали государство. Ужесточался полицейский контроль. Сологубу, как и всегда, «враг» виделся прежде всего в жестокости взрослых к детям. В украинском городке Белополье полицейский надзиратель засадил в кутузку двух детей восьми и десяти лет. В другом городке, на юге России, генерал принимал парад, рядом толпились мальчишки. Генерал пустился их разгонять с криком: «Я вам устрою могилу!» Подобные случаи Сологуб отслеживал в губернской прессе, чтобы доказать: «внутренний враг» у России есть, но вовсе не тот, которого имеют в виду реакционеры.

Политические взгляды писателя позволяет очертить его переписка. В 1907 году Брюсов предлагал Сологубу сотрудничество с октябристской газетой «Голос Москвы». Федор Кузьмич на это отвечал: «В данный момент я не хочу уклоняться вправо дальше кадетов», имея в виду леволиберальные позиции этой партии. Кухаркин сын Федор Тетерников занимал левые позиции в плане обеспечения малоимущих и принципиально демократические — в том, что касалось равенства прав для всех граждан. В это время он постоянный автор политической публицистики. Тот же Брюсов как редактор вынужден был ставить преграды перед Сологубом: по уставу, в журнале «Весы» нельзя было публиковать статьи, посвященные исключительно политике, в лучшем случае можно было включать политические мотивы в рецензии на отдельные книги.

Расстрел мирной демонстрации, организованной отцом Гапоном, поразил писателя и отразился в его рассказах «Рождественский мальчик» и «Елкич». В обоих рассказах христианский праздник заканчивается гибелью детей — невинных жертв истории. Герой рассказа «Рождественский мальчик» Пусторослев — судя по всему, опытный революционер, уже побывавший в ссылке в Сибири и уставший от дела своей жизни. Но вот ему начал являться призрак белого мальчика, тихо шептавшего о бедняцкой жизни: «Голодные. Дети. Трупики». Знакомый декадент сказал Пусторослеву об этих видениях: «Они вас не обманут. По крайней мере, смело можно утверждать, что они не сделают с вами ничего такого, возможности чего не заложены в вас самих». И действительно, белый мальчик оказался частью души героя — молодой и лучшей ее частью. Очень скоро Пусторослев нашел и приютил ребенка, странно похожего на того, который являлся ему по вечерам в видениях. Но сложно ручаться за то, что герой не выдумал и этого мальчика-найденыша. В день демонстрации ребенок, несмотря на запреты, вытащил из-под замка свою одежду и, не страшась смерти, побежал туда, где были шум, толпа, окрики часовых. Мальчик погиб, его труп затоптали всадники. Пусторослев продолжил жить и ждать, когда снова явится милый мальчик и возьмет его с собой на темную, но верную дорогу. Так и страна, по мнению Сологуба, ждала, когда ей дадут свободу.