Эвита. Женщина с хлыстом - Мэри Мейн Страница 22

Примерно в пятидесяти милях к западу от Буэнос-Айреса расположена базилика Лухана: там, по легенде, фургоны колониального времени увязли в болоте и их смогли вытащить только после того, как было дано обещание возвести на этом месте церковь. Теперь маленькую глинобитную церковку, служившую меккой для первых паломников, заменил до безобразия аляповатый собор, на стенах которого развешаны тысячи протезов и ужасных муляжей человеческих органов, об исцелении которых просят богомольцы, а также специально подобранные мелодраматические фотографии детишек под колесами поезда и объятых пламенем домов, а под ними слезливые молитвы в стихах с благодарностью за спасение и пощаду. Во время предвыборной поездки чета Перон остановилась в Лухане, где ее встретил монсеньор Серафини и сопроводил к базилике, пока заполнившие улицы толпы кричали: «Перон! Кихано! Перон! Кихано!» Имя Эвиты еще не превратилось в боевой клич. Монсеньор произнес с кафедры пылкую политическую речь и провозгласил благословение Церкви кандидату. Проповедь закончилась общим пением. Песня была сочинена специально для предвыборной кампании: «Мой хороший, ты получишь кое-что, с буквы «П» начинается оно – Перон!»

Во время всех этих мероприятий Эва чувствовала себя как рыба в воде. Она начала приручать пероновских «людей без пиджаков», как стали называть рабочих с 17 октября, когда она увидела практическое подтверждение их чрезвычайной полезности. Поскольку Перон всячески способствовал повышению их заработной платы, она взлетела на волне его популярности. Но популярность Эвы не была полностью вторичной.

Вопреки советам людей, полагавших, что разбираются в психологии толпы, она объехала всю страну в специальном предвыборном поезде Перона, одетая в свои самые роскошные наряды. Так много лет прошло, прежде чем она смогла позволить себе все эти одежды и украшения, и с ее стороны это было не столько осмысленное решение, сколько нежелание даже на время распрощаться с удовольствием щеголять в них. Но что бы ни стояло за этим первоначально, у нее хватило сообразительности, чтобы заметить, что прием срабатывает, и ее украшения, ее медные волосы, уложенные в высокую прическу, ее победная усмешка без устали сияли под жарким декабрьским солнцем, когда она высовывалась из окна, чтобы бросать пакеты с подарками и банкноты по одному песо смиренным провинциалам, собиравшимся у железной дороги.

Для служанок и скромных домохозяек из всех тех маленьких городишек, которые они проезжали, Эва в богатых и разнообразных нарядах, сопровождаемая целой кучей людей в форме, которые лебезили перед ней, с симпатичным мужем, который улыбался, стоило ему бросить на нее взгляд, была воплощением мечты о Золушке, которая жила в душе каждой из них. Они стали называть ее «Эвита», или «товарищ Эвита», как она начала называть себя сама, напоминая им о том, что она – одна из них, и казалось, она обещает вот-вот поделиться с ними своей привлекательностью и богатством.

В более отдаленных районах – а большая часть территории Аргентины все еще остается «отдаленными районами» – женщины-крестьянки усталыми группками тащились по пыльным дорогам, чтобы увидеть проходящий мимо поезд. Для этих простых женщин, которые, наверное, даже кино никогда не видели, радио слушали редко и ни разу в жизни не ступили на ковер и не коснулись ногой ступенек лестницы и которые за всю свою трудовую жизнь не встречали такой молодой и красивой женщины, да еще так хорошо одетой, – для них Эва была даже больше, чем Золушка. В их унылой жизни присутствовал лишь один образ, с которым Эва могла иметь отдаленное сходство, и потому они верили чудесным бумажкам достоинством в одно песо так же, как верили в то, что наступает новая жизнь, и поклонялись золотым волосам и сияющей улыбке, как поклонялись скромному изображению девы Марии в глинобитной приходской церковке.

В пакетах, которые раздавала Эва, лежал хлеб с изюмом, конфеты и бутылки сидра, а также открытка с изображением двух улыбающихся лиц и подписью, что это – подарок от Перона и Эвиты, которые желают своим возлюбленным «людям без пиджаков» счастливого Рождества и Нового года. Она хвастала потом, что раздача подобных подарков, содержащих сидр, хлеб с изюмом и открытку, стала рождественской традицией и распространилась по всей стране. Каждый год миллионы людей получали такие пакеты – если так, то эта трата, должно быть, занимала не последнюю строчку в списке рождественских расходов.

Через месяц после окончания предвыборной кампании один приходский священник с севера страны, чересчур загруженный делами и слишком порядочный, чтобы думать о политике, попытался выхлопотать пенсию по старости для одной дряхлой старушки, жившей одиноко в компании с собаками, свиньей и петухом в жалкой лачуге. Священник спросил старуху, впрочем не особенно надеясь на положительный ответ, нет ли у нее каких-нибудь документов, подтверждающих ее возраст. С детской готовностью и восторгом она подала ему карточку от Перона и Эвиты. Она не могла прочесть, что на ней написано, но хранила ее как величайшую ценность на всякий случай, и, когда протянула ее священнику, лицо ее выражало искреннюю уверенность в том, что этого документа вполне достаточно.

Предвыборное турне триумфально катилось через всю страну; толпы, выстроившиеся вдоль дороги и заполнившие железнодорожные станции, в большинстве своем состояли из людей чрезвычайно бедных и очень молодых, и таким Эва и Перон, казалось, обещали больше всего – не только реальность, но и мечты. На протяжении четырехчасового перегона между Буэнос-Айресом и Росарио девочки-подростки бежали за ними по шпалам. Всадники пампасов в развевающихся белых bombachas, с сыромятными уздечками, звенящими серебром, вонзали шпоры в бока своих лошадей и с ковбойскими криками мчались наравне с поездом, поднимая в воздух клубы пыли и тучи саранчи. В тот год саранча обрушилась на страну – в народе считалось, что такое происходит раз в семь лет, – насекомые покрывали дороги слоем толщиной в несколько сантиметров и липли к ботинкам и к одежде, так что практически невозможно отогнать их или избавиться от зловония. Но ни зной, ни пыль, ни саранча не могли удержать людей, которые собирались на станциях; деревенские парни проталкивались вперед, чтобы пожать руку кандидату, женщины падали в обморок, и лошади кидались в стороны и получали плетью по бокам, и время от времени Перону и его свите приходилось защищать себя и Эву с кулаками.

Женщина, выросшая в более тепличных условиях, давно бы уже лишилась чувств от жары и давки или от тех непристойностей, которые неслись им навстречу в качестве приветствий, но Эву все это – пыль, толпы, зной, шум и грубая лесть – пьянило, как шампанское.

Только один инцидент напомнил победителям о возможных врагах. В один прекрасный момент обнаружилось, что ось колеса у их вагона сломалась надвое. Опасаясь засады, телохранители Перона выбежали наружу с винтовками в руках. Но, чего бы ни добивались злоумышленники, ничего больше не произошло.

Между тем Тамборини, кандидат от оппозиции, произносил свои речи под аккомпанемент револьверных выстрелов. В то время как штаб-квартира Перона хорошо охранялась, митинги Демократического союза исправно разгоняла полиция, которая, как утверждалось, в целях самообороны открывала огонь по собравшимся или же атаковала их саблями наголо. Когда Тамборини со своей командой отправились в поездку, его поезд постоянно задерживали, в окна летели камни, а в багажном отделении случился пожар, уничтоживший огромное количество предвыборных плакатов и брошюр. Тамборини утверждал, что полиция лично направляла громил на место происшествия и спокойно стояла рядом, пока шла драка. После его возвращения в Буэнос-Айрес толпа, собравшаяся на Пласа Онс, чтобы приветствовать его, была обстреляна полицейскими, которые позже признали, что сделали это, выполняя приказ. Трое молодых людей погибли, многие другие ранены. Единственная их провинность заключалась в том, что они хотели осуществления своих гражданских прав и обязанностей.