Роман без вранья. Мой век, мои друзья и подруги - Анатолий Мариенгоф Страница 22

Есенин уехал с Почем-Солью в Бухару. Штат нашего друга пополнился еще одним комическим персонажем – инженером Левой.

Лева на коротеньких кривых ножках, покрыт большой головой с плешью, розовой, как пятка у девушки. Глаза у него грустные, и весь он грустный, как аптечная склянка.

Лева любит поговорить об острых, жирных и сдобных яствах, а у самого катар желудка и ест одни каши, которые сам же варит на маленьком собственном примусе в собственной медной кастрюле.

От Минска и до Читы, от Батуми и до Самарканда нет такого местечка, в котором бы у Левы не нашлось родственника.

Этим он и завоевал сердце Почем-Соли.

Есенин говорит:

– Хороший человек! С ним не пропадешь – на колу у турка встретит троюродную тетю.

Перед отъездом Почем-Соль поставил Леве условие:

– Хочешь в моем штате состоять и в Туркестан ехать – купи себе инженерную фуражку. Без бархатного околыша ка кой дурак поверит, что ты политехникум окончил?

Лева скуп до наивности, и такая трата ввергает его в пропасти уныния.

Есенин уговаривает Почем-Соль:

– Все равно никто не поверит.

Лева бурчит:

– Пгистал ко мне с фугажкой, как лавговый лист к заднице.

Есенин поправляет:

– Не лавровый, Лева, а банный – березовый.

– Безгазлично… Я ему, дугаку, говогю… Тут фугашка пагшивая, а там тги пуда муки за эти деньги купишь.

Почем-Соль сердится:

– Ничего вы не понимаете! Мне для красоты инженер нужен… Чтоб из окошка вагона выглядывал.

– Так ты инженерскую фуражку на проводника и надень. У Почем-Соли скулы бьют чечетку.

Лева безнадежно машет рукой:

– Чегт с тобой… пойду завтга на Сухагевку.

Денег наскребли Есенину на поездку маловато. Советуемся с Левой – как бы увеличить капитал.

Лева потихоньку от Почем-Соли сообщает, что в Бухаре золотые десятирублевки дороже в три раза.

Есенин дает ему денег:

– Купи мне.

На другой день вместо десятирублевок Лева приносит кучу обручальных колец.

Начинаем хохотать.

Кольца все несуразные, огромные – хоть салфетку продевай.

Лева резонно успокаивает:

– Не жениться же ты, Сегежка, собигаешься, а пгодавать… Говогю, загаботаешь – и загаботаешь.

Возвратясь, смешно мне рассказывал Есенин, как бегал Лева, высунув язык, с этими кольцами по Ташкенту, шнырял по базарам и лавочкам и как пришлось в конце концов спустить их, понеся потери… Целую неделю Лева был мрачен и, будто колдуя, шептал себе под нос холодными губами:

– Убитки!.. какие убитки!..

С дороги я получил от Есенина письмо:

Милый Толя. Привет тебе и целование.

Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на проклятую Самару и не пойму никак – действительно ли я ощущаю все это или читаю «Мертвые души» с «Ревизором». Почем-Соль пьян и уверяет своего знакомого, что он написал «Юрия Милославского», что все политические тузы – его приятели, что у него все «курьеры, курьеры, курьеры». Лева сидит хмурый и спрашивает меня чуть ли не по пяти раз в день о том, «съел ли бы я сейчас тарелку борща малороссийского». Мне вспоминается сейчас твоя кислая морда, когда ты говорил о селедках. Если хочешь представить меня, то съешь кусочек и посмотри на себя в зеркало.

Еду я, конечно, ничего, не без настроения все-таки, даже рад, что плюнул на эту проклятую Москву. Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие меня таки сильно ошеломило. Больше, конечно, так пить я уже не буду, а сегодня, например, даже совсем отказался, чтобы посмотреть на пьяного Почем-Соль. Боже мой, какая это гадость, а я, вероятно, еще хуже бывал.