Горчаков. Время и служение - Виктор Лопатников Страница 22

Три дня подряд — 3, 4 и 5 сентября (н. ст.) проходили совещания между Буолем и А. М. Горчаковым. Буоль был встревожен перспективой войны Австрии с Россией. Он взял назад свои недавние угрозы, заявив, что «глубоко сожалеет» о неправильном якобы истолковании в Петербурге роли Австрии, и выразил от имени Франца-Иосифа «живую скорбь» по поводу царского неудовольствия, решительно опровергая приписываемое ему намерение «запугать» царя.

«Запугать русского императора? Да кто мог бы возыметь такое абсурдное намерение?» — воскликнул Буоль.

«Вы!» — ответил Горчаков, умышленно державшийся во время этих бесед очень высокомерно.

После этих бесед с Буолем, отступившимся от прежних позиций, князь А. М. Горчаков наметил линию поведения на всю предстоявшую зиму («Наша дипломатическая задача в эту зиму будет состоять в том, чтобы помешать включению Пруссии и остальной Германии в орбиту Австрии»), поскольку предвидел, что именно на это граф Буоль направит все свои усилия.

В Вене даже не приободрились, узнав о приготовлениях к переправе войск союзников из Варны в Крым. Напротив, осторожному Францу-Иосифу не нравилось, что австрийцы оставались один на один с русской армией, стоявшей у Прута. Омер-паша со своим войском, по мнению австрийских генералов, хорош был лишь для обороны в крепости, но не смог бы устоять против русских в открытом поле. Что, если царь сделает Крым второстепенным театром военных действий, подготовив наступление на берегах Дуная? Что, если ироничный тон и высокомерная язвительность А. М. Горчакова были лишь дипломатическим вступлением к предстоявшим военным действиям М. Д. Горчакова сначала на Пруте, потом на Дунае, а потом в Галиции?

В первых числах сентября в Вену ненадолго приехал для прощания отозванный бывший русский посол Петр Мейендорф.

Франц-Иосиф в разговоре с ним подчеркнул, как сожалеет, что навлек на себя неудовольствие царя. В донесении от 6 сентября Горчаков сообщал: Буоль повел «медовые речи и ведет себя ягненком». Николай, отчеркнув весь абзац о Буоле, пометил на полях: «негодяй» ^[48]. Австрии приходилось вести двойную игру: она никак не могла поссориться с Луи Наполеоном. Горчаков твердо решил даже не вступать в объяснения с Буолем относительно четырех пунктов и дружеским речам Франца-Иосифа и Буоля не поддаваться. Факты говорили сами за себя: письменные обязательства, связывавшие Австрию с западными державами, соглашение с Турцией о временной оккупации Молдавии и Валахии, пребывание австрийских войск в княжествах. У Горчакова были основания отказываться верить пустым словам, вызванным очередным припадком страха. Николай не только подчеркнул его слова, но и надписал на донесении приказ канцлеру: «Телеграфируйте Горчакову, что я вполне одобряю» ^[49].

Горчаков так излагал в донесении свою ближайшую цель: «Существенным пунктом мне продолжает казаться необходимым заставить венский кабинет высказаться так, чтобы в его нынешних интимных отношениях с Западом оказалась трещина, которая с течением времени расширилась бы и сделала бы возвращение к прежним блужданиям более трудным» ^[50]. Буоль, естественно, заметил это стремление Горчакова и всячески старался не попасть в западню. Горчаков настаивал, чтобы Буоль свое «раскаяние» как-то обозначил на бумаге; но австрийский министр, понимая, что эта бумага каким-нибудь образом непременно будет доведена до сведения Наполеона III, старался от этого ускользнуть и никаких письменных признаний не делал. Когда граф Буоль попросил Горчакова сообщить в Петербург о «примирительных комментариях» по поводу четырех пунктов, которые он, Буоль, желал довести до сведения царя, Горчаков рекомендовал ему самому написать в Петербург и передать депешу через австрийского посла Эстергази. Буоль, естественно, его совету не последовал.

Фридрих-Вильгельм в письме от 18 августа 1854 года горячо рекомендовал своему петербургскому шурину принять четыре пункта, доказывая их безобидность. Он ссылался на то, что и австрийский король, «превосходный Франци», теперь совсем счастлив, что русские уходят из дунайских княжеств, и если бы не подлый Буоль, который под давлением французского посла в Вене Буркнэ заставил «превосходного Франци» подписать договор с Англией и Наполеоном III, все было бы совсем хорошо. Письмо было подписано: «Ваш всецело преданный, всецело привязанный, всецело верный брат и друг Фриц». В приписке он сообщая «возлюбленному Никсу», что, если мир не восстановится, Европу охватит пожар революции.

Но ни запугивание революционным пожаром, ни заступничество за австрийского короля не возымели успеха. Революции царь не боялся, а Франца-Иосифа считал большим подлецом и предателем, таким же, как его иностранный министр Буоль.

Проживавший в мирном Дармштадте бывший русский посол в Англии барон Бруннов, склонный к безмятежному мировосприятию, во всем происходившем умудрялся усматривать утешительные симптомы, о чем и писал время от времени в Петербург. То он убеждал Нессельроде, что Буоль вовсе не так зловреден по отношению к России и вся его беда лишь в том, что он человек «посредственный», то 1(13) сентября, за неделю до Альмы сообщал о благотворных переменах австрийского двора в отношении России. Царь написал на его восторженном письме: «Я ничуть этому не верю».

Горчаков полагал, что избежать военного выступления Австрии зимой удастся, поскольку денег в австрийской казне не было. Именно этим объяснял Горчаков предложение Франца-Иосифа, высказанное царю, воспользовавшись австрийским дружелюбием, перебросить русскую армию, стоящую у Прута, в Крым, к Севастополю, осада которого должна была начаться в середине сентября. Горчаков не доверял австрийскому дружелюбию и не советовал этому любезному приглашению следовать.

В конце сентября в Вене стали распространяться известия о битве под Альмой и отступлении Меншикова, о начале осады Севастополя, а в октябре заговорили об усилиях союзников поскорее покончить с Севастополем и о возможной потере Россией Крыма.

Граф Буоль опять круто изменил свое поведение, ибо события подтвердили его правоту в глазах Франца-Иосифа, и он получил полную свободу действий.

«Я держусь самого дурного мнения о намерениях венского кабинета относительно нас», — писал Горчаков 7 октября 1854 года в Петербург: Буоль стал держать себя вызывающе по отношению к Пруссии и Германскому союзу и давал понять, что отныне Австрия совсем не нуждается в их содействии и помощи. «Зложелательность венского кабинета по отношению к нам даже не прикрывается уже внешними формами…»

Горчаков задавался вопросом, чем объяснить такое поведение Австрии, ведь положение в стране отнюдь не улучшилось, в том числе материальное. Горчаков решительно советовал канцлеру Нессельроде (то есть царю, который читал его донесения с карандашом в руке) ожидать отныне от Австрии лишь самого худшего. Тон Буоля в беседах с Горчаковым был уже так дерзок, что становилось ясно, что он сжег свои корабли. Когда в Вене распространился ложный слух, облетевший всю Европу, будто Севастополь взят, министр внутренних дел Бах, наиболее близкий к Францу-Иосифу, «говорил направо и налево: вы видите, как мы были правы, что предпочли западный союз — союзу с этим сгнившим зданием». Николай подчеркнул эти строки и отчеркнул это место на полях. Горчаков был встревожен таким поворотом событий и переменил свое мнение относительно перспективы вступления Австрии в войну зимой: «Если союзники будут иметь решительный успех в Крыму, Австрия сделает все, чего они от нее потребуют». Горчаков рекомендовал «угадывать линии поведения Австрии по намерениям западных держав» ^[51]. Как видно, Горчаков и не думал успокаивать царя и пытаться представить ситуацию лучше, чем она была на самом деле, и пытался подвести царя к мысли о возможности для России принять пресловутые четыре пункта.