Екатерина Дашкова - Александр Воронцов-Дашков Страница 22

Облачение в военную форму придало девятнадцатилетней Дашковой новую подвижность и авторитет ее действиям во время переворота. Однако не все одобряли ее превращение в офицера. Михаил Бутурлин рассказывал, как вечером 28 июня Дашкова, одетая в мундир, но без шляпы, выехала в Измайловский полк. Затем она попросила своего родственника В. С. Нарышкина, офицера этого полка, дать ей свою шляпу. Он категорически отказался и добавил: «Ишь, бабе вздумалось нарядиться шутихой, да давай ей еще и шляпу, а сам стой с открытой головой!» ^[131] Действия Дашковой, на самом деле, могли показаться самозванством офицерам, одетым так же, как она, и совершающим мужские поступки на исторической сцене. Дашковой, однако, это не казалось предосудительным, поскольку она часто воображала себя юношей: «И вот, похожая на четырнадцатилетнего мальчика, я стою в офицерском мундире, с лентой на плече, в одной шпоре» (61/76) ^[132]. Когда Екатерина проводила заседание совета, Дашкова без всякого смущения и с чувством театральности происходящего ворвалась в Сенат и стала нашептывать свои рекомендации на ухо императрице. «В мундире я имела вид пятнадцатилетнего мальчика, и им [сенаторам] должно было показаться странным, что такой молодой гвардейский офицер, которого они прежде не знали и не видели, посмел войти в это святилище» (54/70). Но как только ее имя было названо, все собравшиеся встали, чтобы ее поприветствовать. «Я покраснела и отклонила от себя честь, которая так мало шла мальчику в военном мундире» (54/-) ^[133], — пишет польщенная Дашкова. Несмотря на ее мальчишество, офицерский мундир подчеркивал беспрецедентную власть и влияние, которые были связаны с мужской одеждой и невозможны без нее.

Чтобы завершить захват власти, вечером 28 июня Екатерина была готова отправиться маршем на Петергоф. Оседлав лошадей и осмотрев войска, две женщины отправились на возможную битву с голштинской армией Петра. Екатерина командовала конной гвардией, тремя пехотными полками гвардии, полком гусар и двумя дополнительными полками пехоты. Пехота находилась в авангарде. Хотя и совершенно серьезный, этот поход все же напоминал бал-маскарад, поскольку, в отличие от обычной иерархии, возглавлялся женщинами. Дашкова была верной сторонницей Екатерины, но все это казалось ей нереальным — ночные приготовления и маневры, опасность, новый и незнакомый путь, по которому они шли с решимостью и сомнением, готовность к бою и смешанное чувство законности и незаконности их предприятия. Петра нужно было свергнуть во благо России, но у Екатерины не было законных прав на трон. Все же женщины брали верх и побуждали остальных к столь необходимым переменам. На короткое время Дашкова почти сравнялась с императрицей; позже она едва могла поверить, что скакала рядом с Екатериной, в офицерском мундире и с намерением свергнуть правительство. Это был один из моментов российской истории, имевших далекоидущие последствия для развития империи, хотя знаменитый историк Василий Ключевский, например, пренебрежительно назовет его «женской революцией».

В ту ночь переодевание и смена гендерных ролей драматически соединились в главных событиях 1762 года, когда обе женщины играли мужские роли в атмосфере двусмысленности и инверсии когда-то жестких социальных и политических понятий. Женщины шли в поход на Петра III: Екатерина выступила против мужа, Дашкова — против крестного отца. Как Екатерина, женщина, которую Дашкова ставила выше всех других, собиралась лишить трона своего супруга, так и Дашкова захватила положение и власть своего брата, присвоив мундир и полномочия офицера Преображенского полка. Их действия представляли собой низвержение мужских авторитетов, подразумевая, однако, признание мужской силы и влияния, которые смогли отменить, хотя бы на время, установленные гендерные роли, восстановить попранную справедливость и начать преобразование общества. Дашкова осуществляла свои мечты, влияя на перемены посредством военной силы, скача рядом с Екатериной, ныне главнокомандующей, а вскоре и государыней. Дашкова вела людей, и пока она командовала войсками, одетыми в форму полка ее брата Семена, тот сидел под арестом. Семен, который был отпущен 8–9 июля, только после смерти Петра, был гордым, строгим и несгибаемым человеком, когда дело касалось вопросов чести ^[134]. Он никогда не простил сестру за бесчестье, которому она подвергла его в ту ночь. Освободившись из-под ареста, он ушел из гвардии ^[135].

Пока ее брат сидел в заключении, беспомощный и злой, Дашкова верста за верстой двигалась по Петергофской дороге. Она была единственной женщиной во впечатляющем окружении Екатерины, которое включало князя Трубецкого, графа Бутурлина, графа Разумовского, князя Волконского, генерал-квартирмейстера Вильбуа и графа Шувалова. В два часа ночи они достигли «Красного кабачка» — придорожной гостиницы, которая, согласно Дашковой, «была действительно не чем иным, как жалким кабаком» (55/70) ^[136]. Она очень нуждалась в отдыхе, поскольку мало спала в предыдущую ночь. Поскольку в доме была только одна кровать, «ее величество решила, что нам обеим можно на ней отдохнуть не раздеваясь» (55/70). В отличие от первой ночи, проведенной ими вместе, теперь Дашкова проявляла энергию и — властность. Пока Екатерина сохраняла свое положение центра власти, Дашкова в офицерском мундире была гораздо более активна и гораздо менее зависима. Она взяла шинель полковника Василия Кара и застелила ею грязную постель, а затем обеспечила безопасность Екатерины, поставив часовых у дверей.

Екатерина в своих мемуарах также вспоминает эту ночь. Она разделяет дашковское чувство равенства и солидарности, но дополнительно вводит веселый, компанейский тон. Говоря о себе в третьем лице, она пишет: «[Екатерина] лежала неподвижно, чтобы не разбудить княгиню Дашкову, спавшую возле нее; но, повернув нечаянно голову, она увидела, что ее большие голубые глаза были открыты и обращены на нее, что заставило их громко расхохотаться тому, что они считали одна другою заснувшею и взаимно одна другой оберегали сон» ^[137].

В кровати они, предположительно, читали подготовленный Екатериной манифест и мечтали о будущем. Обсуждая их отношения, Герцен спрашивал: «Где это время, когда они лежали под одним одеялом на постеле, и плакали, и обнимались, или мечтали на шинели полковника Кара целую ночь о государственных реформах?» ^[138] Наблюдение Герцена очень уместно, поскольку в «Записках» дружба и солидарность, существовавшие между двумя женщинами, наиболее ясно выражены именно в той сцене, где Дашкова и Екатерина лежат в одной постели.