Генерал Снесарев на полях войны и мира - Виктор Будаков Страница 22

В новогоднюю ночь на 1902 год в не холодном, но и не жарком Ташкенте никуда на ночное празднество не идёт — сидит дома, предаваясь воспоминаниям. Пишет письмо любимой сестре. Ушедший год считает определяющим для миросозерцания — шесть месяцев вне родины, «граница уяснила и укрепила многое из моих взглядов, до того смутных и робких». В тонах, не лишённых похвальбы, сообщает, что его докладная записка «О Памирах» на 42 листах, действительно значимая всесторонним, аналитическим, перспективным видением и бывшего, и текущего на «крыше мира», встретила самое восторженное отношение генерал-губернатора, и оный везёт её в Петербург военному министру — «если и этот окажется в таком же восторге, то записка может дойти до Государя…»

В январе Татьянин день, который выпускники Московского университета праздновали ежегодно и где бы ни находились, Снесарев отмечал в обществе старейшего выпускника — 1854 года — врача Н.Н. Касьянова и выпускника 1865 года В.Ф. Ошанина, директора местной гимназии. Боже праведный, он ещё не родился, а Ошанин уже оттанцевал выпускной вальс! И сколько лет учительствует в этих песках! И сколько ему самому пробыть в этих песках! Мог бы уже профессорствовать в том университете, которому посвящена эта вечеринка, который вспоминается как невозвратимый парус юности.

Февральское письмо сестре «литературоцентричное». Словно пишет его не штабс-капитан, сверх головы занятый военными делами, а честно мыслящий специалист по мировой литературе, каждодневно вещающий с кафедры. Он говорит о том, что искусство «художественно воспроизводит законы природы, как их иными путями ищет наука. Все те писатели, которые проводили тенденцию, рядом с искусством тянули умышленное нечто, постороннее, не переживали и двух-трёх поколений… Этим элементом тенденциозности приходится объяснить, что Шиллер с годами всё более и более падает, а Гёте остаётся несокрушимым на своём пьедестале. Всё крупное Гомер, Данте, Шекспир рисуют просто, безыскусственно, без умысла, потому-то их творения — вечные книги…»

Между тем у него — своё искусство: горной приграничной страды, стратегической мысли, объемлющей настоящее и прошлое древнего края. Его доклад «Памир в Средние века и Великий Памирский путь» вызывает живой интерес в Туркестанском военном округе. Александр Македонский исчертил зигзагами своих отборных фаланг и конниц пол-Азии, преодолел пески и горы, пытаясь, словно первый евразиец, соединить в единое Европу и Азию, и где его держава? А нынешние империи? «Мы переживаем какое-то смутное время… в воздухе что-то тяжёлое и нехорошее».

«Туркестанские ведомости» публикуют его статьи, заметки, рецензии. Показательна статья «Зима на Памире»: «Высокое нагорье напоминает огромное белое кладбище»; здесь же об английской неизменной политике: «поселение смут в соседних странах всеми возможными способами»; коротко и ёмко о тяжёлой службе Памирского отряда: суровость климата, разреженный воздух заоблачных высот, нервная крутизна дорог, вернее, жалких их подобий, нередко всего лишь намёков на них, одиночество, отсутствие женского общества. Рассказывается о старике с «мутным взором и неуклюжими робкими движениями», который почему-то всегда объявляется у ворот форта, когда съезжаются офицеры или прибывает транспорт или новый эшелон; «посланный нами джигит с удивлением передаёт нам, что, прячась за камнем, старик упорными глазами по несколько минут следит за фортом, словно что-то подсчитывает или запоминает, и что взор его в эти минуты горит интересом и осмыслен. Кто он, странный слабый старик? Быть может, необычный разведчик, который тёмной ночью, “пользуясь дотоле искусно скрытым турсуком, плывёт по волнам Пянджа на чужую сторону…”» Да, это не тот старец, что, отрешённый от мирской суеты, у храма в Бенаресе в молчаливом сидении долгие годы погружён в ему видимую вечность, здешний невольно заставляет нас вспомнить якобы незрячую, беспомощную старуху из романа «В августе сорок четвёртого», которая неприкаянно бродит меж эшелонами и на поверку оказывается вражеской лазутчицей.

Снесарев на всё откликается, и любая заметка серьёзна по мысли, по нравственному пафосу, по обобщениям. Вот некролог о лорде Дюфферине, бывшем вице-короле Индии. Казалось бы, некролог да и некролог. Говорится о присоединении к британским владениям Верхней Бирмы в правление Дюфферина: «Как почти все другие завоевания Англии, и это носило на себе все следы дерзкой авантюры со стороны нации, слишком увлечённой торговыми вожделениями, чтобы задуматься о том, что зовётся правом народа и понимается под благом его». Но Снесарев находит повод помянуть ещё одного вице-короля — лорда Рипона, «одного из гуманнейших и просвещённейших вице-королей, почти одиноко стоящего на фоне жесткой и эгоистичной толпы его многочисленных предшественников и преемников. Лорд Рипон работал с самым искренним желанием блага тому тёмному и жалкому народу, который был отдан под его власть».