Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева Страница 22

16 января 1547 года Москву разбудил праздничный звон колоколов. Звонили во всех церквях, звук плыл по округе, радуя сердца. В Москве и на Руси праздник — великий князь Иван Васильевич венчается на царство. Сам Иван, почти не спавший ночь, к утру, однако, был бодр и свеж Михаил Глинский даже вздохнул: и ничего ему жеребцу не делается, откуда только силы берутся? Эх, молодость, где ты?..

Молодого князя уже ждали в Столовой палате, показали выложенные на золотое блюдо венец, бармы и золотой крест. Само венчание проходило в Успенском соборе, куда Иван отправился в сопровождении брата Юрия и многих бояр. Вся площадь запружена народом, собравшимся поглазеть на невиданное действо, но как ни толкались, а заступить путь будущему царю никто не решился, хватило ума. В соборе Ивана усадили рядом с митрополитом на специальном помосте — слушать торжественную службу.

Всё происходило как в тумане, вокруг люди, люди, он живо вспомнил те приёмы, на которых бывал ещё маленьким мальчиком при матери. Сидел тогда, стараясь лишний раз головой не качнуть, лишнего не сказать. Теперь снова вспомнилось это состояние, и вдруг сильно захотелось выбраться на воздух или вообще бежать, но Иван взял себя в руки и постарался слушать, о чём говорят и поют в храме. Кто звал венчаться на царствие? Сам захотел! Теперь будет царём, настоящим правителем, потому к вот такому скоплению людей, следящих за каждым движением, ловящих каждое слово, должно привыкнуть.

Иван обманывал сам себя, был неглуп и понимал, что настоящей власти ему не видеть, пока рядом дядья Михаил и Юрий Глинские. «Ничего, наступит и моё время!» — почему-то злорадно подумалось молодому царю. А служба продолжалась. Он снова размышлял не о том, что жучит под сводами Успенского собора, а о том, пришла ли на венчание Анастасия. Сам себя одёрнул — конечно, нет, ведь она теперь невеста, её берегут-стерегут мамки, тётки, бабки, не дают шагу ступить лишнего. Почему-то сразу сокрушился: жаль, что не видит всей красоты действа, и решил, что непременно обо всём расскажет жене.

От посторонних мыслей его отвлекло окончание торжественной службы. Теперь уже Иван был главным лицом происходящего, потому размышлять о чём попало не мог. Митрополит Макарий, громогласно молясь, почти со слезами радости на глазах возложил на него венец, бармы и крест.

— Радуйся и здравствуй, православный царь Иоанн, всея Руси самодержец на многие лета!

Неужели это о нём?! Ивана точно поделили надвое. Один принимал поздравления, слушал поучения митрополита Макария о том, каким царём должен быть, кивал в ответ на приветствия, на крики собравшегося на площади народа. Второй словно наблюдал за всем со стороны, видел свою высокую, всё ещё нескладную фигуру в тяжёлом нарядном одеянии, бармы, великоватые для юношеских плеч, длинные пальцы руки, сжимавшие скипетр, и толпу, кричащую от радости.

Откуда-то появилась неожиданная мысль: «Они-то чему рады?» Сам себя осадил: «Как не радоваться? Теперь у них есть царь! А царь — это я!» И даже самому было не до конца ясно, рад он этому или нет. Хотел венчаться, очень хотел. Царь — титул императорский, князя выше. Но, значит, и вольной жизни, когда делал что в голову взбредёт.

пришёл конец. Беспутство и развлечения надобно бросить, негоже царю толпу конём давить или в саван рядиться, хватая девок за всякие места.

Иван скосил глаза на шествующего рядом митрополита Макария. И как он может вот так поститься, на женщин не глядеть, не давать себе воли? Ему вдруг очень захотелось и самому смирять необузданный нрав, подчинить натуру воле, стать именно таким правителем, о каком говорил митрополит в напутствии. «Стану!» — решил Иван.

Толпа вокруг славила нового царя, для народа прямо на площади выставлены бочки с мёдом и пивом, столы с жареным мясом, калачами, разной снедью. Москвичи должны запомнить венчание Ивана на царство! «Только бы давку не устроили, не то поломают друг дружке рёбра», — подумал и сам себе подивился. И это он, который совсем недавно был не прочь сам ломать рёбра прохожим, давя конём не успевших вовремя отскочить с дороги! Поистине Иван менялся на глазах, собственных глазах, и радовался этому, пожалуй, больше, чем самому венчанию. Нет, правитель он не потому, что венчан, а потому, что вдруг почувствовал себя таковым! Отныне он будет править, а не просто сидеть во дворце или гонять по округе! — решил молодой царь и вдруг, широко и радостно улыбнувшись, прибавил шагу. Он царь, скоро будет мужем, молод, здоров, его любит народ, чего ещё желать?

Знать бы Ивану, что лишь события, произошедшие полгода спустя, позволят ему действительно стать правителем. Не случись июньского пожара 1547 года, неизвестно, смог бы он одолеть своих родственников Глинских.

Но до пожара была ещё свадьба.

Ивану совсем не хотелось, чтобы и на них с Анастасией вот так же глазели толпы любопытных, вокруг толпились неповоротливые бояре в огромных шубах, потели, пыхтели и бурчали себе под нос с неудовольствием. По тому он не возражал, когда дядя Михаил Глинский объявил, что присутствовать будет только родня самого царя и его невесты. Бояре тоже не возражали, многие были недовольны выбором Ивана. Как же, кто такие Захарьины? Почти холопы царские, что же, не нашлось более высокородной красавицы в Москве?

Венчали молодых тоже в Успенском соборе. За несколько дней до венчания митрополит потребовал, чтобы жених и невеста исповедались, мол, как же вступать и новую жизнь, не покаявшись в грехах прежней? Иван от таких слов ужаснулся, хотя он и каялся время от времени своему духовнику, но не митрополиту же, да ещё и такому, как Макарий! Но сделать это пришлось. На исповедь царь приходил трижды, видно, много грехов за ним числилось, зато уходил после бесед с Макарием каждый раз всё светлее и светлее. Навсегда после этого Иван запомнит, что исповедь, искреннее покаяние облегчает и осветляет душу всенепременно, и не раз будет поступать именно так — безумно, страшно грешить и искренне каяться.

Анастасия тоже говорила с митрополитом. Ивана очень интересовало о чём, по открыто спросить не мог, нельзя выспрашивать тайну исповеди. Митрополит сказал сам. Заметив любопытство, светившееся в глазах молодого царя, когда завёл разговор об исповеди его будущей жены, Макарий притворно вздохнул:

— Грешна молодица...

Иван чуть не ахнул, ведь он сам выбрал невесту, а если та не дева?! Митрополит едва сумел спрятать улыбку, всё также сокрушённо качая головой:

— Да только и ты, царь-государь, виновен в том грехе.

— Я?! — изумился Иван.

— Да, — Макарий улыбался уже открыто, но Иван этого не замечал. Как он мог быть виновен в грехе девушки, с которой дважды едва перекидывался взглядами в церкви?! Митрополит продолжил: — В самом её страшном грехе, какой нашёлся. Не о службе думала отроковица, стоя в церкви, а о тебе, едва тебя завидела.

Если бы кто-то, кроме самого Макария, видел растерянную физиономию царя, смеха не обобраться, но митрополит никому не стал рассказывать об этом разговоре. Иван наконец понял, о чём речь, тоже не смог сдержать улыбку, которая была чуть смущённой, но довольной. И Макарий был доволен, немало изменился Иван за последнее время, точно это были два человека — до и после. Митрополит возносил благодарение Господу за то, что сподобил Ивана повзрослеть, подвигнуться к лучшему. Теперь удержать бы государя...