Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте - Валерий Кичин Страница 22

К тому же ее, несомненно, тяготил скудный быт коммуналки, а потом тесной однокомнатной квартиры, не соответствующей никаким представлениям о «звездной жизни», даже самой скромной. Ее неудержимо тянуло работать – играть, петь, сниматься, – ее таланты требовали реализации, а быт неумолимо втягивал в мир пеленок, сосок, втягивал в какое-то другое счастье – быть не актрисой, но матерью. И в ее личной реальности два этих несомненных счастья никак не хотели ужиться друг с другом.

Ей пришлось выбирать. Выбор, который она сделала раз и навсегда, подарил Людмилу Гурченко нам, но отнял ее у близких.

Третьим ее супругом стал Иосиф Кобзон, тогда юный и курчавый. В стране в ту пору не было «желтой прессы», пересуды и сплетни считались делом стыдным, но фотографии звездной пары все-таки появлялись в печати. Их жадно рассматривали, пытались расслышать в нежных песнях Кобзона нотки, посвященные только ей, его любимой:

Любимая женщина все понимает,

Как никому не понять,

Любимая женщина так обнимает,

Как никому не обнять…

Для любимой женщины это было самое трудное время – казалось, что слава «Карнавальной ночи» безвозвратно ушла и теперь она актриса «на подтанцовках», никому особенно не нужная. В лучах всесоюзной популярности своего нового мужа она чувствовала себя неуютно. К нему приходили знаменитые друзья, обожаемые всеми звезды, а она – всего только экс-звезда, жена легендарного Кобзона. Певец был нарасхват, его снимали для телевидения, он активно гастролировал – она сидела дома и бесполезно ждала звонков из киностудий. Ее гордость жестоко страдала. «Музыкальный магазин закрывается», – грустно пела ее героиня из «Девушки с гитарой». Птичка оказалась вещей: все дорогое и казавшееся самым важным закрывалось, отдалялось и таяло в прошлом, как случайный полустанок в окне вагона.

Люся этого неравенства не выдержала – оно казалось унизительным. Что там на самом деле происходило в этой семье, мы не узнаем, вероятно, никогда. Она наглухо закрывала эту тему, пресекая любые попытки заговорить о ее знаменитом экс-супруге. Иосиф Кобзон тоже молчал, а если говорил о Гурченко, то обязательно в самых уважительных, отстраненно восхищенных тонах, никогда не позволяя себе естественного для бывшего супруга панибратства: «Для Людмилы Гурченко, для проявления ее таланта нужны были особые условия, – терпеливо объяснял он в одной из телепередач. – Потому что другой такой синтетической актрисы у нас не было, да нет и сегодня».

Они расстались, и Люся снова бросилась защищаться от житейских бурь, бороться за свою актерскую судьбу – в одиночку.

…Она как раз снималась в картине «Актриса прошлых лет». Фильм потом вышел под названием «Аплодисменты, аплодисменты…», но эта убийственная формула – «актриса прошлых лет» – не давала ей покоя. Сюжет, как сверло, ввинчивался в ее раны: неужели все в прошлом?! Еще как следует даже не начавшись – уже в прошлом! Ее героиня в фильме, как она сама, бесконечно пела в концертах развеселую песенку своей первой славы – конечно же, в юбке клеш и с осиной талией. И так же бесплодно мечтала о роли, боролась за нее, и точно так же никто в нее не верил. Работа над фильмом раздиралась конфликтами, актриса жестко и своевольно выстраивала свою линию, сама искала и композитора для песни, и текст к ней: ее всегда воодушевляли слова ее учителя Сергея Герасимова «Актер – это соавтор!». Она перестала нормально спать.

«Придумки, отпустите меня! – записывает Люся в своем дневнике, ставшем книгой. – Всю жизнь я у вас в рабстве. Больше не хочу! Хочу спать, спать, спать. А спать не могу. Все проверчиваю, все переигрываю, все перемалываю».

Она все хотела придумать сама. Но у сценария был самолюбивый автор, и он грозил снять имя с титров. Актриса была раздражена, режиссер растерян, съемки шли на грани нервного срыва. Кончилось больницей. Единственным местом, где можно отдохнуть душой, был дом – небольшая квартира на шумном Садовом кольце близ Маяковки: там ждал ее отец.

Вскоре ушел и он – навсегда. Люся всегда считала, что ее четвертую любовь, Костю, провидение в этот страшный год послало ей как спасательный круг утопающей.

Четвертой любовью стал Константин Купервейс, из-за молодости все его звали просто Костей. Замечательный музыкант и человек редкостно мягкого, покладистого нрава, он звездную супругу, судя по всему, боготворил и без возражений выполнял все ее капризы. Она его звала «папа». Наверное, пыталась как-то компенсировать главную утрату своей жизни: недавно ушел ее отец Марк Гаврилович Гурченко, самый главный ее наставник и, как ей казалось, единственный человек, кто в нее верил беззаветно и непоколебимо. И эта его вера давала ей силы. Папа. Опора. Надежда.

«Папа» Костя был на пятнадцать лет моложе ее – в момент их знакомства ему было всего двадцать три, он носил модную бородку свободного художника и чувствовал себя еще пацаном.

Любовь любовью, но, наверное, это страшновато – в двадцать три года войти в жизнь знаменитой дивы, красивой зрелой женщины, властной и со сложившимся характером, уже познавшей вкус славы и цену красивой жизни. С ее максимализмом, бескомпромиссной требовательностью к себе и окружающим. С ореолом легенд, слухов и пересудов. Это был экзамен: актриса впитала в себя уже столько знаний о мире и искусстве, и надо было ей соответствовать. Чтобы оказаться достойным собеседником, партнером по жизни и соратником в борьбе с ударами судьбы.

Фактически Костя пожертвовал своей молодостью, вольной жизнью, естественной и необходимой в этом возрасте, в этот краткий миг упоительного ощущения распахнутых горизонтов: «Я – все могу!»

Любовь непредсказуема и часто необъяснима, но предполагаю, что свой выбор актриса в ту пору делала, надеясь, пусть и неосознанно, найти человека, во всем контрастного ее прежним, очень ярким и амбициозным мужьям. Молодого, еще не оперившегося, известного только узкому кругу друзей: рядом с ним она вернет себе ощущение звезды хотя бы в семейном кругу. Здесь не было, я уверен, сознательного расчета, но работала интуиция, а она у Люси была безошибочной.

Ей нужен был, по ее признанию, верный человек, который хорошо понимает ее профессию и готов терпеть все ее «аномалии». И Костя о ней заботился самоотверженно и преданно. Делал все, что она требовала. Был не только ее аккомпаниатором в концертах, но и внимательным слушателем ее сбивчивых рассказов о случившемся за день, и переписчиком ее рукописей, и личным секретарем, и менеджером, и домработником – готовил ей завтрак и приносил в гостиную, и она с ним не очень церемонилась, покрикивала: ну где же масло, что ты там тянешь?! Он сумел создать звезде все условия для работы. Работы в это время стало очень много: полоса невезения кончилась, теперь уже сама Гурченко была нарасхват, и всё накопившееся за годы простоя радостно отдавала искусству и зрителям. Для дома не оставляла ничего. Принимала самоотреченность своего молодого супруга как должное, даже раздражалась по мелочам. Когда я приходил к ним в уже более просторную квартиру в Безбожном переулке и он хлопотливо угощал нас какой-то вкуснятиной, то и дело бегая на кухню и не имея возможности присесть к нам за столик в уютной лоджии, мне хотелось ему помочь: восхищаясь и этой гармоничной, казалось, парой, и Костиным неизменным добродушием, я все-таки ему почти сочувствовал.