Дворянские гнезда - Нина Молева Страница 22

Официальные историки готовы бесконечно оправдывать одинокую королеву, сочувствовать ее незадачливой женской судьбе. Какая ей разница, где жить. «Она поглощена только своими несчастьями и разбитым сердцем», – напишет наш современник, историк Анри Бордо, так и назвавший свое исследование – «Сердце королевы Гортензии». Брак с нелюбимым и взбалмошным Луи в то время, когда она еще не любила, – подобное подозрение в отношении родственников пуритански настроенного императора само по себе недопустимо! – но готова была полюбить героя наполеоновских битв маршала Дюрока. Разрыв с действительно любимым (как-никак отец последнего и тщательно скрываемого сына Гортензии!) графом Флаго, который предпочел связи с опальной сторонницей теперь уже окончательно сломленного императора женитьбу на деньгах. Нет, Гортензии действительно было что оплакивать в тиши Арененберга.

Уединение – единственная и какая же горькая отрада разбитого сердца. И разве не скажет сама Гортензия приехавшему навестить ее в изгнании блестящему парижскому адвокату и литератору Жан-Жаку Кульману: «Как хорошо себя чувствовать одинокой. Это причиняет боль, но это возвышает. И это всегда доступно». И, пораженный гармоническим сочетанием стынущих под ноябрьским небом вод озера, облитого медью осеннего парка, и всего облика начинающей стареть женщины, Кульман старательно запишет в дорожном дневнике необычные и романтические слова.

Все так. Но, «случайно» опрокинув багаж едущей в Париж по личным делам чтицы Гортензии – Элизы Кошлен, давно подозреваемой в бурной и скрытой деятельности, полиция находит в нем двадцать семь писем бывшей королевы. Такая удача не повторится. Обитатели Арененберга учтут и возможные несчастья с каретами, и неуемное любопытство политического сыска. И хотя обыск вещей каждого, кто выезжает из дома Гортензии, станет правилом, уловы полиции сойдут на нет. Зато рядом с Арененбергом появится другое, как определят его агенты, «гнездо бонапартизма» – замок Вольфберг. Кто мог запретить обзавестись собственным домом вышедшей замуж и к тому же оставившей службу у королевы Элизе Кошлен?

Мадам Элиза Кошлен-Паркен – ни в чем не замешанная, добропорядочная обывательница, и не ее вина, что стесненные материальные обстоятельства вынуждают господина Паркена, бывшего капитана наполеоновской армии, курсировать по своим коммерческим делам между Констанцей и Парижем. Нельзя счесть преступлением и безмерное гостеприимство Паркенов, превративших свой дом в настоящую гостиницу для приезжающих в Арененберг. В конце концов и оно может быть истолковано как дополнительный источник доходов былого ветерана и его предприимчивой жены. Другое дело – сколько хлопот это прибавляет сбивающейся с ног местной полиции!

Чего стоит одно лето 1829 года с его угрозой настоящего заговора «литераторов», расположившихся именно в Вольфберге. Участников заговора удается установить. Но разве не подозрительно уже одно то, что сами они не хотят себя называть, выходят из дому только в сумерках, а целыми днями пишут и разговаривают при тщательно опущенных шторах? Здесь и известный поэт-романтик Казимир Делавинь, чьи стихи войдут в хрестоматии по литературе всех французских школ, и его брат драматург Жермен, и историк Вутье – о нем полицейские агенты успеют добавить, что «он пишет работу о греках», – драматурги Мелесвиль и прославившийся своими комедиями Скриб. Попытка заговора для полиции очевидна, да к тому же достоверно и то, что его участники пишут историю Наполеона.

Положение узницы (или – официально – хозяйки) Арененберга не секрет для Франции и для всей Европы. Всякие контакты с ней ставят под сомнение политическую и гражданскую благонадежность человека в представлении властей. Но что это может изменить? Арененберг становится местом паломничества, и число паломников год от года растет. Меланхолическая грусть бывшей королевы и покинутой любимыми женщины – неужели она одна способна привести сюда скептического и беспощадного в своих суждениях Жана Бушона, историка античности и средних веков? Но как раз Бушон, с трудом добившись встречи с Гортензией, оставит самый восторженный отзыв о встречах с ней, ее суждениях, мыслях. А ведь он спокойно и равнодушно отстраняет от себя все романтические очарования Арененберга: «Я не поэт, не художник, не минералог; единственная вещь, которая открывает передо мной бесконечные горизонты, – это познание человека. Я хочу его видеть со всех точек зрения, во всех ситуациях, на всех ступенях цивилизации. Всегда можно открыть что-то новое в этом мире интеллекта…» Гортензия, по признанию Бушона, одна из интереснейших таких страниц.

Сколько в это время Александру Дюма – восемнадцать? Но спустя одиннадцать лет вчерашний мальчишка, успевший ослепить Париж блестящим каскадом своих романтических драм, – как много значили для восхищенных современников «Генрих III и его двор», «Кристина», «Антоний», «Карл VII среди своих вассалов», «Ричард Дарлингтон», успешно соперничавшие с «Эрнани» В. Гюго! – осуществит заветную мечту и выйдет из коляски у ворот Арененберга. Он готов броситься на колени перед вышедшей навстречу Гортензией, и только неловкость от присутствия посторонних удержит этот первый порыв.

Конечно, писателю-романтику к лицу восторженная приподнятость чувств, иначе как написать посвященные былой королеве строки: «Ты не ошибся, молодой человек, это голос твоего детства, изящный и добрый; поэт, это звучание голоса, это взгляд, которые ты видел во сне у дочери Жозефины; дай же свободно биться твоему сердцу: один раз реальность оказалась на высоте мечты. Смотри, слушай, будь счастлив».

Но ведь и романтическая восторженность должна иметь свою почву. Наполеона нет в живых больше десяти лет, да и Дюма никогда не был склонен верить каким-то особым отношениям с ним Гортензии. К тому же самой Гортензии далеко за сорок. Она заметно постарела и стоит на пороге болезни, которая сведет ее в могилу. Дюма подмечает и рассеянную усталость взгляда – идет 1832 год, – и ослабевший надтреснутый голос, которым она поет по его усиленной просьбе свои известные романсы: «Вы идете за своей славой… но не забывайте меня».

Нет, дело не в легенде непреходящей молодости и красоты – ее, подобно многим своим современникам, Дюма подарит подруге Гортензии, прославленной мадам Рекамье («она была вне возраста, воплощенная грация»). «Голос твоей юности» – это голос связанных с молодым Наполеоном и продолжающих жить во Франции республиканских мечтаний. Какая здесь существовала связь, но только сразу после визита в Арененберг Дюма-отец начинает писать вместо пьес увековечившие его исторические романы: вечера в Арененберге не прошли бесследно. Воспоминания о Гортензии воплотятся, кажется, во всех его героинях – переменчивых и верных, прекрасных и не знающих разрушительной силы лет, влюбленных и всегда причастных к политическим делам. Пожалуй, только один эпизод будет непосредственно напоминать о тайнах замка на берегу Боденского озера – Атос, представляющий герцогине де Шеврез юного виконта де Бражелона.

Лишь раз, единственный раз Гортензии довелось увидеть своего последнего, рожденного под покровом глубокой тайны сына. В 1829 году проездом к целебным водам королеве нанесет визит граф Флаго в сопровождении 18-летнего юноши с пышным и никогда не принадлежавшим ему по рождению титулом герцога де Морни. Официальный визит, ничего не значащий разговор и поспешный отъезд равнодушных посетителей – Флаго не собирается давать поводов для неудовольствия своей высокочтимой супруге, а Шарль де Морни еще не знает, кто для него герцогиня Сен Лё.