Портрет призрака - Грегори Норминтон Страница 22

С минуту, а может, и дольше, они прислушиваются у двери, надеясь, что за ней не раздастся ни кашля, ни тяжкого вздоха, ни жалобных стонов, — будто родители возле спальни больного ребенка. Уильям отвлекается от этого занятия первым и поднимает глаза на Синтию. Она чувствует на себе его взгляд и, прикусив губу, смотрит в стену — так же уходил в сторону невидящий взор слепца. Однако сопротивляться долго она не в силах, и наконец их взгляды встречаются. Оба тут же смущенно отводят глаза, и Уильям почтительно кланяется с аффектированно-серьезной галантностью, делая рукой широкий жест по направлению к лестнице.

— Вы не голодны? — спрашивает Синтия, не поднимая на Уильяма глаз.

Уильяму не хочется, чтобы она считала его любителем поесть в чужом доме лишний раз, но ее вопрос позволяет ему отложить миг расставания.

— У вас просто чудесные кексы.

— Вы обедали перед тем, как ехать сюда?

— Нет.

— Несколько булочек не могут заменить пропущенный ужин. Не желаете ли супа?

— Если вам нетрудно…

— Он стоит на плите. Готовила Лиззи — надеюсь, вы не против…

— Буду только благодарен…

— …лука-порея. — И обоим не удается сдержать улыбок. — Еще не совсем остыл. Сюда, мы пройдем лестницей для слуг.

Синтия ведет Уильяма к винтовой лестнице, а в душе тревожится о том, какое значение джентльмен может придать ее приглашению. Кухня — царство женщины, ее святилище, ее мастерская. Достаточно ли чисто и опрятно в ней сейчас?

— А, так вот почему вы пришли наверх так скоро, — говорит Уильям, осторожно ставя ногу на узкую ступеньку.

Синтия идет впереди; пламя ее свечи колеблется и дрожит. Уильям пользуется возможностью и беспрепятственно разглядывает ее, придерживаясь рукой за стену, чтобы не упасть. Нежный пушок спутанных волосков прочерчивает на бледной коже ее шеи тонкую линию. Целовал ли уже кто-нибудь ее туда? Исходящие от нее ароматы в узком лестничном проеме словно становятся сильнее: запахи розовой воды и муки и еще какое-то неуместно-трогательное благоухание.

— Не оступитесь на последней ступеньке, господин Страуд. Она неровная.

Только подумать — она может принадлежать ему! Господин Деллер выразился совершенно ясно. Все, что Уильяму нужно для этого, — как можно лучше нарисовать лицо умершей женщины. Но ведь никто никогда не узнает, как он справился. И это будет доброе дело: старик сможет умереть спокойно.

Они спускаются в кухню. Синтия подходит к плите, подвигает черный котел на огонь и снимает кухонные рукавицы. Уильям наблюдает за нею. Ему ужасно нравится вся эта простота — ни красок для лица, ни мушек, без которых не покажется на людях ни одна леди. И в тоже время лицо у нее не отекшее, не красное от солнца, не обветрившееся, как у многих кентских женщин. Если не считать полученных в детстве шрамиков (особенно притягательным кажется ему тот, что над левой бровью), в остальном кожа у нее безупречна. Уильям всматривается в безмятежную сосредосточенность ее движений, а она, словно хорошая жена, ставит перед ним глубокую тарелку и кладет деревянную ложку. Он дружелюбно улыбается созвездию веснушек на ее шее, хоть и знает, что они считаются дурным знаком, который принято скрывать от чужих глаз. Но мнение целого мира не стоит для него и гроша! Уильям поздравляет себя с независимостью собственных вкусов, тем более что волосы у Синтии светлые с рыжинкой, а не черные, как теперь модно.

— Не хотите ли воды, господин Страуд? Родниковая.

— Благодарю.

Не стоит показывать Синтии своей взволнованности. Стремясь отвлечь себя, Уильям глядит вокруг и лишь сейчас замечает множество цветочных горшков. Ими уставлена вся кухня: на столе, на полках с банками и календарями, на каждом подоконнике. Он наклоняется к одному из растений, чтобы хорошенько рассмотреть благоухающий побег.

— Какая прелесть, — произносит он.

— Они избавляют от мух. — На спинке стула все еще висит плащ гостя, а возле колоды для рубки мяса лежит шляпа. Синтия замечает это на миг раньше Уильяма. — Я принесла их все сюда, чтобы не мерзли, — поспешно поясняет она.

Действительно, кухня — единственное место, где все еще горит огонь. Уильям кивает и улыбается в ответ на ее жест, приглашающий сесть за стол. Им нужно поговорить о многом таком, что не очень-то просто выговорить вслух.

— Как вы думаете, — отваживается прервать тишину Уильям, — сумеет ли ваш отец поспать сегодня ночью?

— Я буду молиться за него.

Синтия возвращается к плите, приподнимает крышку котла, выпуская клубы пара. Кухня наполняется запахами лука и картофеля, от которого у Уильяма едва ли не слюнки текут. Она легко подхватывает котел — да, легко, а ведь он, похоже, тяжеленный, — и огромным половником наливает Уильяму супа. Ее руки оказываются прямо перед его глазами. И руки у нее не как у леди — красноватые и припухшие, как у его матери. Она с извинениями подает ему зачерствевший хлеб. Уильям еще раз благодарит ее и подносит ко рту первую ложку супа, стараясь не пролить ни капли. У него дома горячую похлебку не едят, а шумно хлебают. Если еда очень горячая, отец ест, не закрывая рта, словно пес, грызущий мозговую кость. Но Уильям обязан выглядеть перед ней приличным человеком. Он чувствует на себе ее меланхоличный взгляд.

— Держать в порядке такой большой дом, должно быть, нелегко, — произносит он между глотками.

Она кивает в знак согласия. Нельзя говорить ему о своих заботах — и все же она должна рассказать ему все. И о надобности в слугах тоже, потому что именно ей приходится оттирать кухонный пол с песком; именно ей приходится подметать комнаты и наводить глянец на мебель. А приходящие помогать женщины с ферм чересчур болтливы и слишком явно проявляют радость от ее стесненного положения. Именно она покупает все, что нужно к столу, и поддерживает в каминах огонь; правда, это все с помощью Лиззи. Порой господину Деллеру приходится обойтись холодным мясом, потому что на готовку не остается времени.