Столыпин - Аркадий Савеличев Страница 22

Петр Аркадьевич как-никак учился на естественном факультете, а одним из лучших профессоров был там химик Дмитрий Иванович Менделеев. Даже на выпускных экзаменах председательствовал, а с Петром Столыпиным, забыв время и час, вступил в длинную дискуссию. Первооткрыватель Периодической системы элементов, сиречь Таблицы Менделеева; дотошный исследователь народного пития, сиречь опять же ученый муж, установивший самую здравую формулу нынешней сорокаградусной русской водки, – он в последние годы бросился во все тяжкие. Экономикой России занялся. А что есть российская экономика? Земледелие, разумеется. Настоящая промышленность только-только переобувалась из лаптей в сапоги.

Профессор Менделеев и студиоз Столыпин по-хорошему дружили, а тут, при защите диплома кандидата, – прямо на следующий год! – что называется, нашла коса на камень… доломитовый.

Сейчас, спустя четыре года после окончания университета и три года после диплома кандидата физико-математического факультета, Петр Аркадьевич Столыпин не был уже столь наивен, чтоб бесповоротно увязнуть… в навозе, да, в навозе! Он без обиняков, при защите кандидатского диплома, во всеуслышанье заявил:

– Вы ничего не понимаете, профессор, в сельском хозяйстве! Как же без навоза?!

Профессор стерпел выходку своего любимого ученика. Он просто подошел к лабораторному шкафу, достал два желтых камушка – и над кадкой с фикусом стал растирать их; камни были мягкие, легко поддавались. Подкормив заморский фикус, он перешел к лермонтовской пальме, потом к дамской герани, потом и к другим цветочным горшкам. На естественном факультете любили зелень, и начальство терпело такое нарушение порядка – даже столь непривычную защиту кандидатской диссертации, когда председатель трет камушки, а кандидат в кандидаты (профессорский каламбур!) знай себе похихикивает в еще не отросшие усы.

– Что я делаю? – в конце концов вопросил профессор.

– Растираете доломитовый камень.

– Для чего, уважаемый кандидат в кандидаты?

– Чтобы получить доломитовую муку.

– Опять же – для чего?

– Для собственного удовольствия, профессор! И для тренировки рук, разумеется.

– Я что – карманный воришка, чтобы руки тренировать?!

– За это нелепое предположение извиняюсь, профессор. Но в здоровом теле – здоровый дух, не правда ли?

– Мы не медики, и вы прекрасно знаете, Столыпин, что доломит для земли гораздо калорийнее золы и вашего навоза. Втрое, вчетверо! Жаль, ученых неучей (опять каламбур!) у нас много, а доподлинно исследовать, сравнить – некому. Но все же предположу: именно доломит и выведет суглинки да подзолы в один ряд с черноземами. А может, и выше того.

Ну, Столыпины издревле имели поместья на Орловщине да на саратовских черноземах – заело настырного отпрыска:

– Это уж слишком, профессор! Вы завязли… в доломитовом месиве!..

– А вы кандидат в кандидаты – по уши в навозе! В одном назьме, как говорят… Почему же в таком случае у нас столь беден крестьянин?

Ответ был очень опасен. Еще пяти лет не прошло, как убили Александра-Освободителя. Хватило ума скользнуть с высот под горку…

– От порядков, профессор, от порядков наших…

За столами профессуры установилась недобрая тишина. Менделеева не любили за колючий характер, за излишнюю, как полагали, любовь к студентам. Вечно кого-нибудь выручает, вечно деньгами самых нищих ссужает. Да и сегодняшняя защита!.. Надо же, перед лицом всей профессуры с сопляком разговаривает как с равным! Студиоз хитрованит да крамолу подпускает, а он ему потакает!

Но профессор был охочь до политических хитросплетений, к которым не придерешься. Он все, почти все сказал, но совершенно невинными словесами достословного Кузьмы Пруткова:

– Да, страна у нас большая, порядка только нет… Но добавлю: и ума! Что втемяшится в крестьянскую башку – никаким клином уже не вышибешь. На суглинках да на подзоле пшеничную ковригу не вырастишь. Навоз?.. Не отрицаю я его, уважаемый Петр Аркадьевич. Органика! Но много ли ее, этой крестьянской органики? При единой-то корове, а то и вовсе без оной…

Попив воды и поняв, что при такой затяжке экзамена испить «менделеевки» им сегодня не удастся, профессор стал потихоньку закруглять затянувшуюся защиту диплома:

– Вот вы, господин Столыпин, подали прошение о переводе в департамент земледелия. Похвально, похвально! Не сомневаюсь в положительном решении. Когда всерьез начнете землей заниматься, подумайте о нашем сегодняшнем споре. Как говорится, честь имею! Горжусь вами.

И к ужасу профессоров, так и не сумевших подкузьмить коллегу-строптивца, он пожал новоиспеченному кандидату руку и даже отчески прихлопнул по плечу. Мало того – как равный с равным пошутил:

– Чаю, про «менделеевку» не забудете? День вполне достойный…

Ну как забудешь такой наказ?

Тем более слухи идут: профессора то ли увольняют… то ли выгоняют из Петербургского университета.

Так, с разговоров о доломитке, и начался очередной ужин в народном доме, который никак не хотел изменить подспудное название: панский дом.

Предводитель уже и вывеску шикарную заказал, где слова «народный дом» были выведены старинной вязью. Но подкатывали на паре или на легких дрожках, голову к вывеске не поднимая. Помилуйте, говорил осоловелый взгляд, как ее поднимешь, со вчерашнего?..

Это еще не самое страшное: хуже, когда поднимали.

– Матка Боска, пан предводитель! Народ?.. Якой народ? Бардзо денькую! Быдло!..

Но стол накрыт, некогда распаляться.

Был уже устроен недорогой буфет, туда захаживали останавливающиеся в пансионе, да купцы, да перекупщики при здешней мясо-молочной торговле, управляющие имений, некоторая шляхетская шушера. Для панов-заседателей особо накрывали, в кабинете директора; недостающую провизию из погребов предводителя доставляли. Скатерти, приборы, диваны – все как положено. Но по жаркому времени двери ведь в коридор не закрывали. А там вдруг – шасть-шасть смазными сапогами! Коль крепкие сапоги, так не бедные же и хозяева сапог, но все ж хуторяне, крестьяне, стало быть. Одного заседателя обидело, другого задело, а Вацлав Пшебышевский общее слово, как кулаком по столу, уронил:

– Бы-ыдло?..

Гася это слово, предводитель небрежно бросил:

– О, кажется, мои арендаторы. Добрый урожай у них удался, чего не отметить.

Спорить с предводителем не решался даже пан Пшебышевский, и заседание продолжалось. Все о том же – о закупке доломитовой муки.

Казалось, все идет славно. Пользу свою хозяева поместий понимали. Журналы сельскохозяйственные, вырезки из газет Столыпину присылали из Петербурга, Берлина, Лондона, других городов, даже американских, – он знал четыре языка, немецкий и английский в непременности. Сам же и переводил, докладывая на общих, поголовных собраниях дворян. На своих опытных полях уже второй год использовал чудесную желтую муку, а все любопытные не могли надивиться: прет как на дрожжах! Много обработать своей земли он не мог, муки не хватало, поэтому использовал чересполосицу: удобренные участки поля перемежались с неудобренными. Прямо сказка какая получалась разница! Так что дело было верное. Его даже поторапливали: