Тёмный рыцарь - Пол Догерти Страница 22

Аскалон, гордившийся своими прозвищами — «Невеста Сирии», «Южные врата Иерусалима», «Морские врата Востока», — был осажден. В самом центре блиставшего великолепием города вздымалась мечеть; мерцающие на солнце колонны черного мрамора поддерживали сложенное из пористого камня огромное здание. К мечети вел проход, его обрамляли колонны из белого известняка, украшали арки, а пол был выстлан мрамором, словно светившимся изнутри. Окружавшие внутренний двор мечети стены были искусно покрыты мозаикой из золота и серебра. Огромные каменные чаши беспрестанно наполнялись прозрачной водой из фонтанов, и каждый пришедший мог утолить здесь жажду. За стекающимися на молитву правоверными внимательно следили из затененных уголков внутренней части святилища мамлюки [61]турецкого наместника — свирепые воины в черных плащах, расшитых серебром. Кто только не приходил сюда: кочевники пустыни в накидках из верблюжьей шерсти; туркоманы в одеждах из бараньих шкур; нубийцы в огненно-красных одеяниях; угрюмые наемники с заброшенными за спину щитами; кади в кожаных одеждах, переминающиеся с ноги на ногу под зонтами, защищающими их от палящих солнечных лучей; купцы в полосатых халатах всевозможных расцветок; завшивевшие нищие, истощенные, с раздутыми животами, опирающиеся на посохи, — на шее у каждого деревянная чашка для подаяний. Призрачными тенями проскальзывали мимо всех женщины с закрытыми покрывалами лицами. В тени усаживались, скрестив ноги, святые дервиши. Прорицатели, куртизанки, гонцы — кто горделивый, кто понурившийся от бед, — все стекались в Аскалон, прежде чем направиться в захваченный франками Иерусалим и повидать Куббат ас-Сахру, постоять у Колодца душ, [62]поклониться Скале, с которой Пророк совершил мирадж. Теперь же они оказались запертыми в Аскалоне, как и купцы, привезшие на многолюдные базары персидские ковры и тюки конопли, кувшины оливкового масла, ящички с драгоценными специями и шкатулки с жемчугами. Все они оказались в осажденном городе, как в мышеловке: евреи в своих длинных синих рубахах, равно как и армяне с венецианцами, носившие на шее веревочную петлю — знак, предписанный иноземцам.

Наместник Аскалона не мог опомниться от изумления: франки мгновенно поднялись и выступили в поход, покинув свои мрачные крепости; бесконечный людской поток с пестрыми хоругвями стекался под знамена Балдуина III, преисполнившегося решимости во что бы то ни стало овладеть этим важным морским портом. Соглядатаи и лазутчики наместника, оседлав быстроногих арабских скакунов, поднимая тучи пыли, галопом проносились через Большие ворота Иерусалима, неся тревожные известия: cruciferi, крестоносцы, снова выступили в поход! Собиралась в единый кулак конница ненавистных франков, закованная в железо, готовая одним стремительным натиском смести всякого, кто встанет на ее пути. Тьма лучников, отряды тяжеловооруженных всадников, растянувшиеся по дорогам длинной лентой, а вслед за ними — легкая кавалерия и пехотинцы. За этим воинством тащились необходимые для осады орудия: баллисты, катапульты, тараны, а также повозки, доверху наполненные бочками с дегтем, смолой и грудами факелов.

Франки собрались взять Аскалон в кольцо, проломить его ворота, разрушить стены и предать город огню. А хуже всего то, что в осаде приняли участие тамплиеры — злобные воины-монахи в длинных плащах из белой парчи, шелковых шапочках, прикрывающих выбритые по случаю войны головы, а лиц не разглядеть, так густо они заросли бородами. Великий магистр Тремеле созвал ветеранов и явил себя самым ярым сторонником короля Балдуина. Тамплиеры были хорошо заметны в лагере осаждающих: их темные палатки образовали правильный круг, в центре которого разместились священные символы — синий шатер Великого магистра и красно-золотая походная молельня, заключавшая в себе алтарь и ковчег со святыми дарами. Аскалон неминуемо должен подвергнуться штурму. На этом настоял владыка Тремеле. Он, откликнувшись на призыв короля Балдуина, призвал едва ли не поголовно всех своих воинов из Иерусалима, а также из замков и дозорных крепостей по всей Святой земле. Тамплиеры были душой осаждающих. Аскалон обложили со всех сторон так плотно, что и мышь не могла проскользнуть, и у защитников города не оставалось иного выхода, кроме как поднять на башнях и стенах черные боевые стяги. Со стен грянули литавры, зазвенели тарелки, застучали бубны — это наместник бросал вызов всем cruciferi. Очень скоро земля между стенами города и передовыми постами cruciferi оказалась завалена трупами, гниющими на солнцепеке. Беспощадное дневное светило в равной мере испепеляло зноем желто-серые стены Аскалона и шатры осаждающих. Cruciferi возлагали надежды на яростный, решительный штурм. Аскалон, однако, оказался крепким орешком. Осаждающие изнывали под палящим зноем, а дувший из пустыни горячий ветер, не уступавший крестоносцам в упорстве, усугублял их мучения.

Участвовал в осаде и Эдмунд де Пейн. Он в эту минуту сидел под навесом из шкур у входа в палатку, которую делил с Майелем и Парменио. Одетый в простую белую холщовую рубаху, поставив рядом с собой мех, наполненный водой из протекавшего неподалеку ручья, он безучастно наблюдал, как направляется в загоны огромное стадо тощих черных коз. В воздухе висела желтая пелена, приглушавшая звуки и покрывавшая все вокруг тонким слоем мелкого песка. Де Пейн схватил мех и отхлебнул из него, припоминая свою беседу с Тремеле. Великий магистр принял их в глубине своего синего шатра. Он нетерпеливо выхватил из рук посланцев запечатанную суму с грамотой и дарами ассасинов, а уж потом стал жадно слушать доклад де Пейна и его спутников. При виде самоцветных камней, щедро насыпанных в шкатулку, блестевшее от пота багровое лицо Великого магистра расплылось в довольной улыбке. Сквозь это довольство, однако, пробивался сдерживаемый гнев, отметил про себя де Пейн, — словно бы их путешествие в Хедад было не настолько успешным, как мечталось Великому магистру. В течение всей аудиенции Тремеле избегал смотреть Эдмунду в глаза, будто задумавшись над посланием от Низама. Де Пейн внимательно наблюдал за обоими своими товарищами. Они не ведали о его тайной встрече с Низамом, а он уговорил их не рассказывать никому обо всем, что они узнали в Хедаде касательно Уокина и кровной вражды между ассасинами и семьей де Пейн. И Майель, и Парменио с этим вполне согласились.