Жить дальше. Автобиография - Ирина Безрукова Страница 22

В этой роли я выходила на сцену два раза. В первый раз отыграла, как в бреду горячечном, на абсолютном автопилоте. А когда пришло время идти на сцену второй раз, поняла, что у меня начисто выпал из головы весь текст. Я смотрю на партнеров и понимаю, что вот он сбылся – страшный сон артиста. Тот сон, в котором ты стоишь на сцене, смотришь в темноту зала и не можешь понять, есть там люди или нет. Потом понимаешь, что люди есть, полный зал сидит затаив дыхание и ждет, что ты скажешь. А ты не можешь ничего произнести, потому что начисто не помнишь, какую ты должна сейчас играть пьесу, в каком веке происходит действие и что у тебя за роль. Начинаешь говорить, и такой тебя ужас охватывает, что хочется удрать за кулисы и исчезнуть. Такой сон снится многим актерам и мне в том числе, и вот тут он начинает сбываться. Я стою, смотрю на партнеров, они выжидательно на меня смотрят, а у меня в голове чистый лист. Партнеры начинают тихонечко мне подсказывать слова. Есть такой специальный способ шепота, когда ты стоишь спиной к залу, зал тебя не слышит, а партнер слышит. Тут главное – делать вид, что все в порядке, чтобы зритель не увидел панику на твоем лице.

Три раза мне так подсказывали. Хуже всего дело обстояло с центральным монологом – когда моя героиня рассказывает зрителю, который уверен, что она проститутка, в чем дело и как она на самом деле здесь оказалась. Когда я первый раз произносила этот монолог, зрители сидели, вжавшись в кресла и крепко держась за поручни, и слушали, открыв рты – такой он сильный и неожиданный.

А когда играла второй раз, поняла, что у меня в голове только начало есть, а дальше я ничего не помню. А на авансцене я одна и подсказать некому. Меня охватила паника. А потом я сказала себе: «Стоп. Спектакль на русском. Смысл я помню. Автора в зале нет, значит, если я сейчас начну экспериментировать, никто меня ни в чем не заподозрит». В результате заметили мою импровизацию только режиссер и звуковик – те люди, которые хорошо знали. Но никаких упреков я от них не услышала, смысл был передан верно.

Тот спектакль много мне дал в профессиональном плане. И я на всю жизнь запомнила слова нашего режиссера-педагога Владимира Михайловича Шапиро, который, увидев, что я нервничаю, сказал: «Запомни раз и навсегда. Выучи прямо сейчас и никогда не забывай. Когда ты делаешь шаг на сцену – это не ты. Это героиня, которая думает иначе, ведет себя иначе и живет иначе, чем ты, и никакого отношения к тебе не имеет. А шаг обратно делаешь, уходишь за кулисы и вновь становишься собой». Этот совет мне очень помог в дальнейшем. С тех пор у меня нет проблем сыграть любую роль, пусть даже характер героини никак не похож на мой. В жизни я достаточно комфортный, тихий и скромный человек, а на сцене могу играть совсем разные характеры.

Меня однажды спросили: «Почему вы решили стать актрисой?» Ответов на этот вопрос может быть миллион, но мне тогда в голову пришла такая мысль. Чем хороша наша профессия? Тем, что ты можешь творить на экране и на сцене все, что хочешь и тебе за это ничего не будет. Одна из моих героинь ударила своего врага тяжелым предметом по голове и убила его. Это была адаптация американского фильма «Менталист», я играла женщину-искусствоведа, которая работала в одном очень богатом доме и подменила там картины – оригинальные на подделки. Но мою героиню заметил член семьи хозяев этого дома, и она, чтобы не попасться, убрала свидетеля, тюкнув его по темечку тяжелым бюстом. Разумеется, сама бы я никогда не стала ни картины воровать, ни людей убивать, но на экране могу себе позволить. Мои героини творили много разных вещей, но, понятное дело, на мой личный характер и на мою жизнь их поведение не повлияло никак, я не стала ни агрессивнее, ни распущеннее. Осталась собой. И вот именно благодаря тому спектаклю, своей первой главной роли и режиссеру Владимиру Шапиро я научилась переходить ту грань, которая отделяет меня саму от моих героинь, и не думать: «Боже мой, что же скажут люди, друзья, коллеги, родственники. Ведь мне придется целовать на сцене постороннего мне мужчину и раздеваться перед толпой зрителей». Это не я. И все. Точка.

Когда я окончила училище, мне пришло приглашение сразу в два театра – тульский, в котором я играла последние несколько месяцев до выпуска, и почему-то в рязанский. Но спустя некоторое время меня позвали в Ростовский театр драмы, и я, естественно, не замедлила вернуться туда. Там собирались ставить спектакль по фильму «Интердевочка» (было такое невероятно популярное в то время кино с Еленой Яковлевой в главной роли). И меня пригласили на роль молодой подруги главной героини. Меня несколько начал уже напрягать этот странный крен в сторону сомнительных молодых особ – казалось бы, выглядела я вполне невинно, сама себе представлялась эдакой тургеневской героиней и ждала, что в основном роли у меня будут такого плана, но с самого начала играла то каких-то сомнительных двуличных комсомолок, то девушку-путану. И вот опять. Нет, были, конечно, у меня и другие роли, например, в детской сказке или в «Айболите», например, где я играла сразу несколько персонажей, постоянно переодевалась и за один спектакль исполняла 19 танцевальных номеров. Но количество путан в моей творческой биографии начинало настораживать.

И в этот же момент Игорю Евгеньевичу, отношения с которым все это время продолжались, пришло приглашение поработать в Москве. Пригласил его однофамилец Игоря, наш знаменитый Шерлок Холмс Василий Ливанов. Василий Борисович всегда очень трепетно относился к своим однофамильцам и был убежден, что все Ливановы в какой-то степени родственники. И однажды он пригласил его в Москву, в свежесозданный театр под названием «Детектив». Был такой театр, просуществовал недолго, базировался в Культурном центре ФСБ. Василию Ливанову предложили его возглавить в качестве худрука, и это было довольно странное решение, потому что сам Василий Борисович в театре проработал в общей сложности месяца четыре, всю свою жизнь снимаясь в кино. Но так или иначе, театр был создан, и Игорю сказали: «Немедленно продавай квартиру в Ростове, переезжай в Москву, покупай тут что угодно, лишь бы зацепиться, а мы потом тебе сделаем нормальную квартиру». Игорь поверил, продал свою двушку и поехал в Москву. Меня он позвал с собой, и я приняла его предложение.

На те деньги, которые Игорь Евгеньевич выручил от продажи своей квартиры в Ростове, он смог найти только 16-метровую комнату в коммуналке, да и то надо было ждать, пока оттуда съедет предыдущий жилец и ее можно будет оформить. Мы рисковали оказаться вообще на улице, но на помощь пришел старший брат Игоря, артист МХАТа Аристарх Ливанов. Он уже давно жил в Москве и играл в так называемом «женском» МХАТе, которым руководила Татьяна Доронина. На лето Татьяна Васильевна организовывала для своих сотрудников дачу в Серебряном Бору. Сама Доронина с помощницей жила в небольшом отдельном домике в глубине этого участка, а артисты снимали комнаты в большом дачном доме. В комнате Аристарха стояли три кровати, шкаф, и больше из убранства там ничего не было. Летом можно было еще пользоваться верандой, вернее, ее половиной, вторую занимала семья артиста МХАТа Сергея Глебовича Десницкого, они жили в комнате напротив. Но все это было летом, а осенью нам понадобилось где-то жить. Сделка по обмену квартир затягивалась, жить нам было негде, и мы перебрались с летней мхатовской дачи в домик по соседству. Стало холодать, и мы пытались сделать из этой дачи хоть какой-то вариант утепленного дома. Дача была совсем не приспособлена к зиме, и нам удалось совместными усилиями приспособить одну из комнат, чтобы там можно было хоть как-то жить. Окна, которые выходили на террасу, заложили матрасом, потом туда придвинули шкаф. Оставалось одно маленькое окошко, и печка, которую надо было топить из общего коридора. Поскольку денег, чтобы купить дрова или уголь, у нас было немного, мы все время рыскали по Серебряному Бору в поисках того, что можно было бы сжечь в печи. Нашли помойку, на которую люди свозили ненужную мебель, тащили ошметки столов и стульев домой и отапливали ими нашу комнату. Однажды обнаружили там кусок рояля. Видимо, неподалёку в доме был пожар, и рояль прилично обгорел. И он там стоял, развороченный, струны, свернутые в спираль, торчали в разные стороны. Мы очень обрадовались, потому что это же сразу много дерева, да еще самого высшего качества, оно сухое, гореть будет просто замечательно. Что делать со струнами, не придумали, никаких кусачек, способных откусить их, не нашли, поэтому поволокли эту часть рояля прямо так, со струнами. Помните картину Перова «Тройка», где дети тащат по снегу сани, выбиваясь из сил? Вот я сама себе этих детей напоминала, пока мы этот остаток рояля по снегу до дома тащили. Дотащили, начали пилить, приспособив под это дело козлы. Струны в итоге намотали на куски отпиленной деки и прямо так в печь и засунули. Было очень красиво – струны раскалились, старый немецкий инструмент потрескивает и пылает, тепло, хорошо.