Ardis: Американская мечта о русской литературе - Николай Усков Страница 22

Особенно ядовитыми были суждения Мандельштам в отношении литераторов 20-х годов. «Когда наш друг Гэйри Керн… пришел к Н. М. и стал расспрашивать о своих любимых „Серапионовых братьях“, она его совершенно раздавила, приговорив и само объединение, и почти всe, написанное „братьями“. Ей нравится ранний Зощенко… Но творчество „подлинного“ Зощенко продолжалось недолго. Что до остальных „серапионов“ – посмотрите, в кого они превратились, те, что уцелели. Большинство из них стали официально признанными советскими писателями: толстый Тихонов, обвешанный орденами, Каверин, не создавший ничего существенного после первых произведений, а только солидную советскую классику, скроенную самоцензурой по надлежащему лекалу; у Слонимского и Иванова были трудности, но они стали выдавать то, что требовалось, и сделались почтенными революционными писателями… Федин преуспел больше… он стал главой Союза писателей, громившего Пастернака за „Доктора Живаго“».

Описывая реакцию либеральной Москвы на знаменитый второй том мемуаров Надежды Яковлевны, опубликованный в 1972 году, Карл замечает: «Во второй же книге она высказалась настолько прямо, что даже либералы и диссиденты, люди, страдавшие вместе с ней, были шокированы. И очень скоро литературная львица стала чуть ли не парией в литературной Москве. Она стала предметом жесточайших споров, в чем мы убеждались всякий раз, когда пытались ее защитить – и решились мы на это только потому, что были иностранцами… Те же, кто восхвалял первую книгу, после второй отказались с ней общаться. В самиздате ходили разные открытые письма. На Рождество 1973 года она показала нам письмо Каверина и попросила его опубликовать в США по-английски, что мы и сделали. Оно продемонстрировало внешнему миру характер российского интеллектуального общества. Каверин – известный «либеральный» писатель. Этот литературный спор – наглядный пример разобщения в том, что западные наблюдатели именуют либеральным лагерем».

Что там Каверин?! Разобщение коснулось близкого круга Мандельштам. После публикации «Второй книги» Копелевы «перестали ее посещать и с ней разговаривать, – пишет Проффер. – (Лев даже хотел потолковать со мной насчет моей печатной „защиты“ Н. М., но Рая отнеслась к нашим чувствам с большим пониманием и не дала поднять эту тему)». Легко представить, сколько всего другие, менее щепетильные люди, высказывали Профферам: «Чуть ли не у каждого был друг, любимец или родственник, которого она, по их мнению, оклеветала, – а вдобавок многие ее „жертвы“ еще жили и здравствовали… Ее называли сплетницей, лгуньей, клеветницей, старой ведьмой».

«Всe вранье!» – восклицала Эмма Григорьевна Герштейн, еще одна любимая старушка Профферов, по поводу второго тома мемуаров Мандельштам. «Эммочка», как ее называли в «Ардисе», тоже была свидетельницей века, близкой к Мандельштаму и другим литераторам. Эмма Григорьевна жила на Красноармейской и почти сразу оказалась в орбите Профферов. «Гнев Герштейн объясним: Н. М. утверждала, что, если Герштейн напишет мемуары, они будут полны искажений». Герштейн написала мемуары, и Карл частично опубликовал их в RLT, «специально, чтобы показать: всякий желающий может оспорить Н. М., если у него достанет смелости напечататься за границей».

Тем не менее Мандельштам, именно благодаря своей резкости и искренности, по всей видимости, оставалась для Профферов самым авторитетным экспертом в русской литературе. Неоднократно Карл признается в прямом влиянии Мандельштам на свои редакторские решения.

«Из советских прозаиков «ее любимцами (с оговорками) были Зощенко и Платонов (последний возник из забвения во время нашего первого приезда в 1969 году)… Она познакомила нас с молодым филологом Е. Терновским, который дал нам машинописный экземпляр („Котлована“ – Н. У.), мы переправили его и в 1973 году опубликовали впервые». В 1975 году «Ардис» также опубликует «Шарманку» Платонова. На английском в 70-е выйдут еще три его книги. Стоит также отметить, что репринты Зощенко и Пильняка станут одной из трех первых книг «Ардиса», опубликованных в 1971 году. Позднее «Ардис» издаст еще две книги Зощенко по-русски и три – по-английски.

В 1975 году Профферы «благодаря энтузиазму Н. Я.» издали на английском две пьесы драматурга Николая Эрдмана – «Мандат» и «Самоубийца» (русское издание «Самоубийцы» выйдет у них в 1980 году). «Постановка пьесы на Бродвее, с энтузиазмом принятая американской публикой, – результат разговоров Н. М. с нами за десять лет до этого».

Важно, правда, отметить, что у Профферов даже в этих случаях было еще одно мнение (а может, несколько). В архиве «Ардиса» есть письмо известного театрального критика Константина Рудницкого, датированное 1972 годом, приятеля Копелевых, с которым Профферы познакомились уже в 1969 году. В этом письме Рудницкий в ответ на запрос Профферов дает высокую оценку обеим пьесам Эрдмана, хвалит Зощенко, но пишет, что Платонов – «писатель очень неровный по-моему». У самого Рудницкого в английской части «Ардиса» выйдет большое исследование, посвященное Мейерхольду (1981).

«Что до современных писателей, и особенно поэтов, Н. М. говорила, что о них у нее только поверхностное мнение, составленное наспех… – вспоминает Карл. – В случае четырех наиболее известных поэтов, трех официальных и одного „тунеядца“… ее суждения в целом совпадали с суждениями большинства наших знакомых. Евтушенко и Вознесенский, по общему мнению, переоценены – циничные оружия режима, – их репутация на Западе как либералов и даже диссидентов смешна».

В данном вопросе Бродский согласен с Мандельштам. Он говорил Профферам, что «не стоит читать ни Евтушенко, ни Вознесенского, но в своем роде первый всe-таки лучше, потому что Вознесенский привлекает читателя только одним – каламбурами». Беллу Ахмадулину Надежда Яковлевна ценила и называла «чудной бабой». Бродский же, как помним, презирал и не мог простить ей брак с Евтушенко. И это при том, что сама Ахмадулина, по свидетельству Карла, высоко Бродского ценила. Да и Вознесенский тоже. Он потом будет искать при посредничестве Аксенова и Профферов расположения Иосифа.

Излишне говорить, что, невзирая на критические отзывы друзей, Евтушенко и Вознесенский так же, как и Ахмадулина, всегда были частью пейзажа советской литературы, который воссоздавали Профферы в RLT и антологиях.

C годами Бродский немного смягчился к Ахмадулиной. Михаил Барышников вспоминает, что он «очень тепло говорил о ней, правда, не о ее поэзии. О ее красоте, языке – она была несколько высокопарна». Тем не менее по отношению к Евтушенко Бродский будет вести себя просто неприлично. Уже в США, будучи влиятельным литератором, Бродский зачем-то станет распускать слухи о том, что Евтушенко работает на КГБ и виноват в его высылке из СССР. Он даже напишет письмо в Квинс-колледж, содержавшее откровенно ложные данные, с требованием отказать Евтушенко в месте (Эллендея называет это письмо «доносом»). В 1987 году Бродский выйдет из Американской академии искусств в знак протеста против приема в нее Евтушенко.

Однажды Бродский едва не разрушит своих исключительных отношений с Профферами. Причиной стал неоднозначный поступок поэта по отношению на этот раз к Василию Аксенову. Весьма популярный в СССР писатель в 1980 году был лишен советского гражданства. Профферы активно помогали ему встать на ноги: в частности, готовили к публикации его роман «Ожог». Издательство «Фарар, Страус энд Жиру» попросило Бродского прочесть рукопись «Ожога» и дать свой отзыв. Бродский написал им, что «роман говно». Карл был в ярости и предупредил Бродского, что обо всем сообщит Аксенову. Так он и сделал.