Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова Страница 22

В деревне мы наслушались самых разнообразных толков и легенд о наших бывших узниках: люди не удивлялись тому, что нет моего отца; напротив, не верили, что он свободен, но удивлялись, что Огарев вернулся.

Узнав о нашем возвращении, казенные крестьяне стали опять наведываться по ночам с вопросами о том, что сталось с Тучковым. Мы говорили им, что он свободен и скоро будет опять с нами, но они недоверчиво качали головами и тихо утирали слезы; они оплакивали его, как покойника.

Без нас приезжал исправник, рылся в бумагах и книгах отца и увез их полный чемодан; библиотека отца очень пострадала за это время; нам было жаль книг, разных остатков письменных воспоминаний о декабристах. Мы придумали спрятать все эти драгоценности в пружины дивана, стоявшего у нас наверху: с неделю старая няня помогала нам переносить по ночам наши сокровища. Мы оторвали у книг крышки и, свернув всё трубочками, поместили в диван очень много книг и бумаг; потом Огарев, как обойщик, обтянул пружины холстом, так что ничего не было видно.

Мать моя впала в какое-то нервное состояние, ей чудились колокольчики; она входила к нам наверх испуганная, с искаженными чертами лица, говоря бессвязно: «Найдут, найдут!» Напрасно мы пытались ее успокоить. Наше одиночество тоже действовало на нее: соседи к нам не ездили в то время. Действительно, колокольчик теперь всегда означал какую-нибудь неприятность: приезжал становой пристав или исправник прямо в контору узнавать и записывать, кто из соседей был у нас. Вот почему и перестали ездить к нам.

Раз после такого нервного испуга матери Огарев сказал мне печально: «Пожертвуем книгами и бумагами для спокойствия твоей матери, я серьезно боюсь за нее; ее нервное напряжение всё усиливается». Так было решено и исполнено, и моя мать совершенно успокоилась. В продолжение недели Фекла Егоровна по ночам носила книги и бумаги вниз и жгла их в больших печах.

Наконец, два года миновали, отец мой вернулся к нам. Всеобщая радость была беспредельна, но долго отец не мог смотреть на свою библиотеку.

В одну из наших поездок в Москву мы узнали, что Мария Львовна Огарева скончалась; тогда мы поехали в Петербург и там венчались. Впоследствии мы поселились в Симбирской губернии, на Тальской писчебумажной фабрике, и прожили там года два; писчебумажное производство мне очень нравилось, но, к несчастию, фабрика скоро сгорела: говорили, что крестьяне желали, чтобы Огарев возобновил ручную фабрику, как было прежде, и потому подожгли ее.

В 1852 году Наталии Александровны Герцен не стало, а муж ее не переставал звать Огарева, и потому после пожара фабрики мы решили, что поедем за границу на неопределенное время.

Девятнадцатого февраля 1855 года наступило новое царствование. Все так радовались восшествию Александра Николаевича на престол, что незнакомые обнимали и поздравляли друг друга на улицах Петербурга, чего очевидцем был Павел Васильевич Анненков, который мне не раз о том рассказывал.

В Симбирской губернии мы познакомились с некоторыми интересными, но тогда еще очень молодыми личностями. Огарев был очень любим всеми этими благородными юношами: Кайтеров, композитор и впоследствии директор консерватории в Москве; Михаил Николаевич Островский, брат писателя, человек весьма умный, уже тогда обнаруживавший большие способности будущего государственного деятеля; Бутковский, прелестный юноша…

Для получения паспорта мы приехали в Петербург, часто видались с литературным кружком, особенно с Иваном Сергеевичем Тургеневым, с Павлом Васильевичем Анненковым, с Кавелиным и другими.

Не без хлопот получили, наконец, паспорт на воды, по мнимой болезни Огарева, для подтверждения которой он разъезжал по Петербургу, опираясь на костыль. Но тогда в Петербурге всё было по-новому, и для юного правительства, в сущности, было вполне безразлично: едет ли Огарев в деревню или за границу ³⁵.