Аскольдова могила - Михаил Загоскин Страница 21

Едва заметный след, по которому шел Всеслав с Алексеем и его дочерью, довел их в несколько минут до широкого оврага. Опустясь по узенькой тропинке на самое его дно, они пошли берегом небольшого ручья, который то терялся среди мелких кустов дикой черешни и колючего терновника, то появлялся снова; в одном месте, выступая из берегов своих, он разливался по низменному лугу; в другом, извиваясь посреди больших деревьев, подмывал длинные корни дупловатой ивы или журчал под тенью высокого клена. Дойдя до того места, где ручей, покидая русло свое и разливаясь во все стороны, составлял довольно обширный пруд, Алексей остановился.

— Вот моя хижина! — сказал он Всеславу, указывая на противоположный скат оврага, который в этом месте приличнее было бы назвать глубокою долиною.

Всеслав поднял глаза и увидел небольшую избушку, обнесенную высоким и крепким тыном. Тенистые липы осеняли ее с трех сторон; несколько повыше стояла другая хижина, гораздо менее первой; над ее кровлею возвышался деревянный крест, а внутри теплился слабый огонек. Перейдя через ручей по узкому мостику, настланному из необтесанных бревен, они начали потихоньку взбираться на противоположный скат оврага.

— Надежда, — сказал старик, когда они подошли к избушке, — пока я буду беседовать с моим гостей, ступай и позаботься о нашей трапезе.

Девушка побежала вперед исполнить приказание отца, а старик и Всеслав вошли в хижину.

В небольшой, но чистой светелке, которая отделялась низкими сенями от черной избы, стоял окруженный скамьями стол; в переднем углу, перед двумя образами греческой живописи и медным распятием, горела лампада. Войдя в светлицу, старик поклонился святым иконам и, осенив трижды грудь свою знамением креста, сказал, обращаясь к Всеславу:

— Да благословит тебя Господь, если ты без лести и лукавства, а с чистым сердцем посетил убогую хижину неимущего! Сядь, отдохни, и да будет мир с тобою!

— Со мной! — сказал Всеслав, покачав сомнительно головою; но в то же время какая-то тишина и душевный мир не похожие на наше земное обманчивое спокойствие — это минутное усыпление страстей, всегда готовых пробудиться, — наполнили кротким веселием его сердце. Он взглянул в открытое окно хижины: светлые небеса, радостное щебетанье птичек, журчанье быстрого ручья, глубокая долина, зеленый, тенистый лес — казалось, все повторило ему вместе со старцем: «Да будет мир с тобою!»

— О, как хорошо у тебя, мой отец! — сказал юноша, приложив руку к успокоившейся груди своей. — Посмотри, как пестреют там вдали, по берегу ручья, эти яркие лазоревые цветы! Какой прохладой веет из этой долины! Как ясны здесь небеса! О, как хорошо у тебя! — повторил он с глубоким вздохом.

Старик улыбнулся.

— Да, — сказал он, — теперь все ожило и цветет вокруг моей хижины: но зимою, когда по лесу бушует ветер, а вдоль оврага рыщут и воют голодные волки, не только моя дочь, но и я грешу перед господом, и мне подчас становится скучно.

— Для чего же, Алексей, — спросил Всеслав, садясь против старика, — ты живешь круглый год в этом дремучем лесу? Ты мог бы зимою переезжать на житье в Киев.

— И смотреть на богопротивные жертвы, приносимые богам вашим! — прервал старик. — Нет, Всеслав! Я живу здесь один с моею дочерью, но мне отраднее скучать в этой пустыне и слышать отвратительный рев диких зверей, чем веселиться в вашем Киеве и внимать буйным песням народа, который в слепоте своей величает богами бездушных истуканов.

— Но какое тебе дело, Алексей, в кого веруют киевляне? Разве не везде народ имеет своих собственных богов? Варяги поклоняются Одену; западные славяне чтят Световида; в Ретре ^[53] молятся богу Родегасту ^[54]; греки, которых веру исповедуешь и ты, имеют также своего бога.

— Бог один, Всеслав! — прервал кротким голосом старик. — Все народы называют по-своему дневное светило, но разве не то же самое Солнце, которое освещает нашу Землю, светит и у варягов, и у западных славян, и в Ретре, и в Греции? Разве не все повинуется единому закону, не все идет своею чередой? Не везде ли мы родимся с плачем и умираем в скорбях и болезнях; не везде ли, проходя жизненным путем, мы встречаем одни и те же радости, одну и ту же печаль? В юности нас борят страсти, в старости подавляют злые недуги. Та же самая жизнь, которая двигает и заставляет пресмыкаться во прахе ничтожного червяка, расширяет мощные крылья поднебесного орла. Посмотри, как стройно текут по небесам воздушные светила! Обращаются ли реки когда-нибудь вспять; цветут ли зимою деревья; не везде ли день сменяется ночью, а после ночи наступает новый день? И ты думаешь Всеслав, что не одна вседержавная десница, не один всемогущий бог хранит эти предвечные законы, управляет вселенною и держит в руке своей жребий всех царств и народов земных? Что значит ваш великий Киев перед гордою Византиею? Что сама Византия перед древними Фивами ^[55], Персеполисом ^[56] и Вавилоном? ^[57] Что все эти города, что вся земля наша в сравнении с беспредельными небесами? А испытай посадить в Киев двух великих князей — и ты увидишь тогда, сольются ли в единую волю две власти и два могущества, равные между собою?

— Ах, — сказал Всеслав, — тебе не нужно убеждать меня в этом: давно уже я не могу молиться богам нашим, — душа моя жаждет познать истинного Бога. Но кто он, кто этот непостижимый, и почему я должен скорее верить словам твоим, чем словам другого?

— Так ты желаешь познать истинного Бога? — спросил Алексей, устремив на юношу свой взор, исполненный надежды и веселья.

— О, Алексей! Я отдал бы за это жизнь мою, но при одной мысли об этом смущается мой разум, сердце рвется, тоскует, и я теряю всю надежду…

— Не унывай, Всеслав! — прервал старик, положив ласково свою руку на плечо юноши. — «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», — сказал Тот, чьи слова не прейдут, как прейдет этот мир и все живущие в нем. Но чтоб найти, надо искать, Всеслав. Ты недоволен своею верою, а старался ли ты узнавать, в чем состоит вера других народов? Желал ли ты просветить твой разум, беседуя с людьми опытными и мудрыми?