Революция в Иудее (Иисус и еврейское сопротивление) - Хаям Маккоби Страница 21

Даже среди фарисеев было много различных мнений о том, какую форму примет избавление. Некоторые верили в то, что Мессия откроет новую эру для всего человечества; что народы мира признают Единого Бога и Храм в Иерусалиме; что евреев станут почитать как избранных священников Единого Бога; и что наступит эра всеобщего мира, когда, по словам величественного видения Исайи, мечи перекуют на орала и волк ляжет рядом с ягненком. Некоторые, однако, не верили в то, что приход Мессии обязательно принесет с собой мир во всем мире. Возможно, будет несколько мессий, много новых страданий и утешений, поражений и побед еврейского народа, прежде чем это случится. В конце концов, были мессии и прежде, но ни один из них не принес вечного мира. Видение Исайи признавалось каждым фарисеем как слово Господне, но оно не было обязательно связано с ожиданием грядущего Мессии, который разгромит римлян. Подобно ассирийцам, вавилонянам, персам и грекам, римляне могут оказаться всего лишь эпизодом в долгой истории евреев, а Последние Дни могут быть все еще далеко впереди.

Одна из групп фарисеев, а именно зелоты, была противниками самой идеи Мессии. По крайней мере некоторые из них были республиканцами и желали полностью упразднить еврейскую монархию. Их лозунг гласил «Бог наш единственный Правитель и Господин». Когда Менахем, сын Иуды Галилеянина, принял царскую власть во время Иудейской войны (в 66 г. н. э.), тем самым провозгласив себя Мессией, он был убит членами собственной партии, которые, согласно Иосифу Флавию, рассуждали так: «После того как из-за обладания свободой они поднялись против римлян, то не следует теперь переуступить ее одному из соотечественников и мириться с игом деспота…» ^[45]

Опять-таки желание зелотов упразднить монархию, а тем самым и роль мессии, не было еретическим. Оно могло легко быть оправдано на основе Писания, которое носит в целом антимонархический характер — см., например, критику монархии Самуилом (1 Сам. ~~1 Царств~~, 8). Зелотов никак нельзя было упрекнуть в равнодушии к независимости от Рима, за которую они горячо выступали, или к религиозному смыслу предназначения евреев; но от веры в мессию они отказались, ее они выбросили за борт. Вне всякого сомнения, они желали видеть независимый Израиль, управляемый республиканским Советом или синедрионом, как было во времена Эзры и его преемников, «мужей Великого Собрания», и как было во времена Судей.

Несмотря на столь большое разнообразие верований или мнений насчет Мессии и эсхатологии (доктрины о Последних Днях, конце света и т. д.), наиболее популярным верованием среди фарисеев и среди народа было, несомненно, то, которое гласило, что спасение придет через сына Давидова, чей приход будет предвозвещен пророком Илией. Сын Давида предъявит свои права на трон и во главе своей армии обратит римлян в бегство. Ему помогут Бог и собственная доблесть, как было с еврейскими героями прошлого, такими, как Иегошуа, Гидеон и Давид. Он будет обладать пророческим даром, подобно царю Соломону, и способностью творить чудеса, подобно Моисею или Елисею. Подобно Моисею, он сумеет питать народ в пустыне, а подобно Елисею (и Илии), он будет воскрешать мертвых. Такие чудеса никоим образом не знаменовали бы его божественности, но лишь то, что он равен пророкам и чудотворцам старых времен.

Идея о Мессии несомненно способна была вдохновлять людей, в частности и в своей интернационалистской форме, основанной на пророчествах Исайи, Иоиля и Захарии, в которых эра Мессии приобретала значение для судьбы всего человечества. Но даже в этой форме еврейские мессианские идеи были весьма отличны от тех, которые развились в позднейшей христианской церкви. Никакой концепции страдающего Мессии, который умрет на кресте, чтобы очистить человечество от грехов, в иудаизме не имелось. Спустя примерно столетие после смерти Иисусa идея страдающего Мессии, так и не став догмой, проникла в иудаизм ^[46] в обстановке отчаяния, наступившей вслед за жестоким разгромом Бар-Кохбы в 135 г. н. э.

В некоторых еврейских сектах считали, что мессия, сын Иосифа, погибнет в битве, а затем победу одержит мессия, сын Давида. Это была попытка примирить конфликтующие традиции насчет сына Иосифа (пришедшую из Северного, Израильского царства) и сына Давида (заимствованную из Южного, Иудейского царства). Но как бы то ни было, смерть в битве весьма отличается от смерти на кресте.

Еврейская идея мессии более «приземлена», чем христианская. Для евреев спасение было концепцией физической, а не чисто духовной. Мессианский век для евреев должен был стать кульминацией человеческой истории на земле. Даже Грядущий мир должен был наступить именно на земле, а воскрешение праведников — произойти во плоти в неком Рае земном, а не на бестелесных Небесах. За этим различием кроется различие в отношении к телу; евреи по-прежнему смотрели на тело с благоговением, как на создание Господне, тогда как христиане пали жертвой гностической идеи о теле как темнице души, владении и царстве Сатаны.

В еврейской концепции Мессии было также и меньше индивидуализма, чем в позднейшей христианской концепции ^[47]. Мессия был не Спасителем, явившимся, чтобы избавить индивидуальных людей от греха, а представителем еврейского народа, пришедшим ради завершения еврейской роли в истории. Он являл собой воплощение еврейской идеи о собственном предназначении. Тогда как христианская концепция вращается вокруг личности Мессии-Христа, который спускается из внеисторического измерения, чтобы спасти верующего от греха, еврейский Мессия представляет скорее эру, чем личность; он — заглавная фигура определенной стадии в развитии человечества. В сочинениях пророков едва ли найдется упоминание Мессии как личности, там нет никакой величественной сияющей фигуры, судящей человечество и едва ли не затмевающей Самого Бога своей славой. Вместо этого в сочинениях пророков возникает видение мира во всем мире, когда у людей будет «новое сердце» и «земля будет наполнена видением Господа, как воды наполняют море» ^[48].

Сколь неверно было бы привносить в мессианские ожидания, распространенные во времена Иисуса, более «духовные» коннотации позднейших эпох, столь же неверно и поверхностно рассматривать мессианскую надежду как исключительно политическую и националистическую. Если бы страстное ожидание Мессии было только желанием политической независимости, и не более, оно было бы бессильно вдохновить столь необычайное Сопротивление. В других странах патриотизм порождал героическую борьбу против Рима, но нигде более не было борьбы столь длительной и решительной, как борьба евреев, чье упорство и мужество вызывали изумление, страх и ненависть у римских историков. Мессианский идеал возник из уникального в Древнем мире мировоззрения еврейского народа; мессианский идеал вырос из единобожия.

Единобожие рассматривало историю человечества как единый процесс, направленный к одной конечной цели — к осуществлению целей Бога, ради которых создан мир. Идея Мессианского века, дающего развязку космической драме, органически присуща единобожию. Пантеизм же такой космической драмы не ведал. У каждого народа были свои собственные боги, а какой-либо высшей цели для всего человечества не было. Политеистическим сознанием история рассматривалась как циклическая. Народы, подобно личностям, имели свои жизненные циклы юности, зрелости и упадка. Даже у богов были такие жизненные циклы; а над богами и людьми была некая неумолимая, равнодушная Судьба. Только евреи претендовали на то, что находятся в контакте с этой высшей бессмертной Судьбой, и настаивали также на том, что она не равнодушна к человечеству, а подобна любящему Отцу, формирующему процесс истории. Эта концепция прогресса в истории, направленного к некой конечной утопии, стала вдохновляющей силой прогрессивной и утопической традиции западной культуры — и стала настолько давно, что в наши дни трудно осознать уникальность этой идеи для Древнего мира.