Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи - Михаил Вострышев Страница 21

О том, как выглядел государев Опричный двор, рассказывает немецкий авантюрист Генрих Штаден, живший в России в 1564–1576 годах и состоявший в числе опричников: «Когда была учреждены опричнина, все те, кто жил на западном берегу речки Неглинной, безо всякого снисхождения должны были покинуть свои дворы и бежать в окрестные слободы… Великий князь велел разломать дворы многих князей, бояр и торговых людей на запад от Кремля, на самом высоком месте, в расстоянии ружейного выстрела; очистить четырехугольную площадь и обвести эту площадь стеной; на одну сажень от земли выложить ее из тесаного камня, а еще на две сажени верх – из обожженных кирпичей. Наверху стены были сведены остроконечно, без крыши и бойниц; протянулись они приблизительно на сто тридцать саженей в длину и на столько же в ширину; с тремя воротами: одни выходили на восток, другие – на юг, третьи – на север».

То был страшный для Руси день – народ пришел к своему царю с повинной головой, и заключил с ним Иван Васильевич Грозный кровавый уговор!.. С того дня рекою полилась кровь русская, все чаще и чаще летела с могучих плеч удалая головушка. Январь того страшного 1565 года стал началом опричнины…

Привела к ней царя вся его тяжелая, поистине страдальческая жизнь. С ранних лет почувствовал на себе властолюбивый и грозный государь опеку бояр и духовенства. Эта опека воспитала в нем дурные наклонности, пробудила зверя лютого, разожгла страсти кровожадные. Не дав ничего царской душе, окружавшие его зорко следили за каждым его шагом, старались прибрать власть к своим рукам. Они не замечали, что их опека горькой обидой засела в душу государя, что эта обида с каждым днем становится все острее и острее, все ближе и ближе к тому, чтобы прорваться неудержимым потоком мести. Пока была жива первая жена Ивана Васильевича, кроткая царица Анастасия, она, как могла, сдерживала своего супруга. Но с ее смертью будто разом спали все оковы с гневной царской души. Он обвинил в смерти кроткой царицы бояр, припомнил все нанесенные ими обиды, и наступил час расплаты.

Один за другим бояре подвергались опалам и казням. Москва захлебнулась в крови и слезах, оцепенела в ужасе. Темницы полнились узниками, монастыри – ссыльными. Но с каждой новой жертвой царского гнева росло и число недовольных его деяниями. Царь видел это, и злоба его росла пуще прежнего. Ему стало казаться, что вокруг него повсюду таится страшная измена, и, кроме злобы, страх начал овладевать его сердцем. Он уже боялся оставаться в одиночестве. А тут еще обнаружились явные измены князей Вишневского и Курбского. Измена последнего, на которого он надеялся, как на каменную гору, вконец сразила Ивана Грозного. Он стал бояться жить в Москве, и внезапно рано утром 3 декабря 1564 года оставил ее, переехав в Александровскую слободу.

Таинственный отъезд царя из столицы не предвещал ничего доброго, и это почувствовали все. А царь не подавал из своей слободы никаких вестей.

Наконец 3 января были присланы в Москву две царские грамоты: одна – к митрополиту, боярам и начальным людям, другая – ко всему народу. В первой царь указывал на измены бояр и на их крамольные намерения. «Царь и государь и великий князь, – говорилось в ней, – от великой жалости сердца не желая их многих изменных дел терпеть, покинул свое государство и поехал, чтобы поселиться там, где ему, государю, Бог укажет». В грамоте же к простому народу царь являл полную свою милость.

Иван Грозный за синодиком.

Художник И. Земцов

Грамоты были получены, когда шла война с Литвой, а с юга грозили крымские татары. И в такое тяжелое время государство осталось без своей главы, по уверению грамот, из-за боярской крамолы! Московский люд оцепенел в ужасе, все пришли в смятение. Народ, обласканный в грамоте царем, озлобился против бояр. Бояре же во всем винили духовенство, духовенство – бояр. Но все были согласны в том, что нужно немедленно отправить депутацию из почетных людей всех сословий в Александровскую слободу, чтобы те слезно и неотступно просили Ивана Васильевича вернуться на царство…

И вот выбранные от московского населения пришли в царскую слободу, где их уже давно поджидали. Здесь все дышало жаждой мести, каждый день вынашивались новые планы, один другого кровавее. Окружали царя Алексей Басманов, Малюта Скуратов, молодой красавец-князь Афанасий, которого попросту кликали Афонькой Вяземским, князь Михаил Темрюкович Черкасский и многие другие любимцы. Все они одно напевали Грозному, все толкали его на кровавый путь.

А он застучал об пол острым посохом:

– Зачем явились?

Посланники снова пали наземь и завопили:

– Милостивец-государь, не покидай нас, погибаем! Кто спасет нас от врагов иноземных? Остались, как овцы, без пастыря.

В нестройном гуле голосов они несказанно восхваляли царя, слезно умоляли его смилостивиться над ними, не оставлять царства, карать по своему разумению тех, за кем знает вину.

Слезные долгие мольбы смягчили Грозного, в глазах его за тенью злорадства проскользнул свет любви.

– А коли так, – проговорил он, – слушайте же меня.

В длинной речи он исчислил неправды, крамолы и измены боярские и поставил условия, на которых соглашался вернуться на царство. Припомнил он и свои детские годы, самочинство бояр над ним и его близкими. Все больше и больше распалялся царь. И вдруг, как бы уставши, стал говорить умиротворенно, что править государством без жестокостей и строгости никак невозможно, что царь носит меч злодеям в устрашение и в защиту добродетельным.

– И коли вы пришли звать меня вновь на государство, – опять возвысил голос Иван Васильевич, выпрямившись во весь рост и стуча об пол посохом, – то вот вам мой сказ! Вижу я ныне единое великое дело – извести крамолу из земли Русской. А потому да вольно мне будет без докуки и печалований духовных отцов казнить изменников и налагать на них опалу. Для сего дела решил поделить я мое государство на две части: опричнину и земщину. Хочу окружить себя верными людьми, которые помогут мне искоренить крамолу. Много людей понадобится мне для великого и славного дела. А потому часть городов на них и на себя отписываю. Другие – на земщину. Пусть ею старейшие из вас управляют, часть государства забот на себя возьмут. Мне бы поменьше докуки, ведь на великой трудности дело иду!