Иван Шуйский - Дмитрий Володихин Страница 21

Боевое ядро составляли четыре силы: во-первых, дворянское ополчение, во-вторых, служилые иноземцы (европейские наемники, татары, мордва, черкасы, ногайцы и т. д.), в-третьих, казаки и, наконец, в-четвертых, стрельцы. Если высчитать силу этого боевого ядра в полоцком походе, то она минимально составит порядка 44 ООО воинов. По современным представлениям, в начале Ливонской войны количество «боевыххолопов» или, иначе, «боевыхслуг», приведенных с собою помещиками, составляло в среднем несколько менее одного дополнительного полноценного бойца на одного дворянина160. Таким образом, по чисто умозрительным соображениям, численность дворянской конницы следует увеличить на 18–19 тыс. бойцов (итого ее будет примерно 35–40 тыс). Тогда численность всего боевого ядра русского войска составит 62–65 тыс. ратников, без учета иностранных специалистов.

Для того времени это весьма значительная сила. Молодому Шуйскому повезло видеть перед собою армию, которая сосредотачивалась для великого дела раз в несколько лет, а при более спокойной обстановке — в несколько десятилетий. Последний раз сравнимое по силе воинство Москва собирала в 1552 г. — для взятия Казани.

Известно, что «наряд» (артиллерийский парк) грозненской армии был огромен. По современной реконструкции, в него входило 4 гигантских осадных пушки (ядра весом от 160 до 320 кг), 36 «верховых» и «огненных» орудий, 3 крупнокалиберных пищали, а также 100–110 орудий меньшего калибра. При «наряде» находилось около 1500 дворян и 1000 казаков, возможно, к его обслуживанию были привлечены английские, немецкие, итальянские инженеры и артиллеристы161. В распоряжении историков нет сведений о более масштабной артподдержке какой- либо наступательной операции вооруженных сил России в XVI столетии.

Не позднее 20-х чисел ноября был составлен уточненный разряд похода, так как именно в эти дни (до 27 ноября) в Москве находился литовский «гончик (посланец. —Д.В.) Сенка Олексеев», тщетно пытавшийся добиться перемирия. Для будущих литовских послов царь велел выдать «опасную грамоту», но сами переговоры с С. Олексеевым велись, очевидно, лишь для отвода глаз, и отпущен он был с Лобаном Львовым по дороге через Тверь — Псков — Юрьев Ливонский, т. е. значительно севернее маршрута движения московских войск. Литовского посланника велено было придержать во Пскове до того момента, «когда государь с Лук пойдет, чтобы на государеву рать вести не дал»162. Этот фокус с задержкой послов, кстати говоря, Иван IV применял неоднократно, например в 1564 г.: Коммендони 7 января 1564 г. сообщал кардиналу Бор- ромео из Варшавы: «Я только что узнал, что вельможа Его Величества (короля Сигизмунда Августа. —Д.J5.), посланный в Москву с целью выхлопотать свободный проезд для послов, спешно возвратился и прибыл вчера вечером (6 янв.). Он принес весть, что великий князь принял и выслушал королевских послов; однако тогда же отправил свое войско в Литву, не считаясь с договорами о мире. Поэтому послы сколь можно спешно возвращаются. Но говорят, что и войско поспешает за ними. Это известие — сверх всяких ожиданий, и видимо, можно встревожиться не на шутку»163.

Иными словами, маршрут был к 27 ноября окончательно определен.

Трое Шуйских получили посты в армии вторжения.

Во-первых, отец князя Ивана, боярин князь П.И. Шуйский. Он получил высокую должность второго воеводы в Большом полку. Непосредственно ему подчинялось 950 вооруженных дворян164. Кроме того, сама должность выдвигала его на роль одного из главных руководителей всего воинства. Можно сказать, он оказался в составе штаба полевого соединения. Выше него стоял князь Владимир Андреевич Старицкий, но старшинство удельного князя — чисто номинальное. Всем распоряжались царские воеводы. Первым воеводой в Большой полк поставили князя Ивана Дмитриевича Вельского. Он по праву считался одним из знатнейших людей царства, обладал большим тактическим опытом и не был обделен отвагой. Но совсем недавно ему пришлось испытать тяжелую опалу. Царь имел основания сомневаться в его верности. 116 знатных людей в 1562 г. подписали «поручную грамоту», где обязались выплатить колоссальную сумму в 10 ООО рублей, если И.Д. Вельский «отъедет» к другому государю. Опасались, конечно, не побега к крымцам или шведам, а перехода через литовский рубеж. С русско-литовской знатью он, как родовитый Гедиминович, был связан кровно… И вот его ставят… во главе армии, идущей под Полоцк, во владения великого князя литовского! Очевидно, второй воевода, то есть как раз И.П. Шуйский, получил вместе с высокой должностью своей дополнительную заботу: «приглядывать» за Вельским. Ведь неровен час…

Его сына, князя Ивана, определили в группу из 11 знатных молодых людей, коим вменялось в обязанность «за государем ездити». Они представляли собой не столько охрану Ивана IV, сколько команду его «порученцев», а также пышный аристократический эскорт. Для Ивана Петровича это назначение являлось не только почестью. Оно открывало возможности следить за всем ходом боевых действий из центра, где принимались важнейшие тактические решения. Молодой князь, будущий полководец, мог набираться опыта, наблюдая работу опытных военачальников. А то, чего он не знал или не понимал, мог рассказать и объяснить ему отец, находившийся неподалеку.

Князя Ивана Андреевича Шуйского назначили есаулом в полку самого государя. Его особой обязанностью было «спати в стану» Ивана IV, т. е. охранять сон монарха. Это был довольно отдаленный родич князя Ивана, представитель старшей ветви в семействе Шуйских, сын видного политического деятеля князя А.М. Шуйского по прозвищу Честокол, казненного в малолетство государя (1543). Как уже говорилось, летопись приписывает инициативу казни самому Ивану Васильевичу, тогда — тринадцатилетнему отроку. Но сыну казненного царь странным образом доверял, держал его «в приближении». Вот еще один аргумент в пользу того, что казнь отца могла совершиться именем юного монарха, но по замыслу и волей служилых аристократов, противостоявших «партии» Шуйских.

30 ноября царь Иван IV выступил с войском из Москвы. 4 декабря он был уже в Можайске. Здесь московские ратники остановились на две недели. Из Можайска к отрядам, собиравшимся по городам, были разосланы списки. Общий сбор назначили на 5 января — в Великих Луках. Там же, вероятно, должен был состояться и первый смотр собравшейся армии165.

К назначенному сроку к Великим Лукам успели подойти все отряды. В один день! Это образец гибкости и слаженности военной машины Московского государства, удивительный даже и для последующих столетий.

Из истории западноевропейского военного искусства в один ряд с подготовкой и сбором войск Ивана IV в зимнюю кампанию 1562/63 г. можно поставить, пожалуй, один лишь знаменитый марш армии Оливера Кромвеля к Вустеру. Итальянец Алессандро Гваньини, долгое время служивший в Польше, хвалил тогда русское дворянство, собиравшееся в походы с удивительной быстротой, по первому приказу царя. Он был свидетелем работы русской военной машины грозненских времен и знал, о чем пишет, не понаслышке… К подобным спешным, но четко организованным действиям русские воинские люди были приучены многовековым противостоянием молниеносным набегам ордынцев. Гибкость военного управления в период Московского государства справедливо отмечал Дж. Кип, противопоставляя ее регулярному, но всебюрократизи- рованному и громоздкому военно-административному аппарату Российской империи166.