Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев Страница 21

– Как опомнясь, по вечеру, с подворья ушел, так с той поры и глаз сюда не казал.

Тем более был боярич удивлен, проснувшись утром в воскресенье, когда на его обычный утренний зов: «Эй, кто там? Умываться!» – в ногах его постели явился Лука Сабур.

– Где ты пропадал?.. Отколе взялся? – весело окликнул его боярич.

Но в ответ на этот оклик Лука проговорил отрывисто и торопливо, понижая голос:

– По твоему приказу, все разузнал… Все разведал…

– Разведал, кто эта бабица, и кто те молодцы, что по ночам в стрелецкие слободы на карих да на серых конях приезжают стрельцов мутить? – спросил боярич довольно равнодушно, опираясь локтем на изголовье и готовясь слушать доклад Луки.

– Иван да Петр Толстые, из дворян; да дворянин же Милославский Александр. А бабица – из придворной служни, при тетках государевых состоит. И кони те ихние, из царской же конюшни, с Житного двора.

– Да что ты? Никак ума рехнулся? Статочное ли дело, чтобы кто из дворца да в слободы мутить стрельцов ездил?

– Это не моего ума дело… Что говорю, то верно знаю! Видел и выследил, где эти люди и притон держат, где и собираются, – утвердительно и смело настаивал Лука.

– Чего доброго, не в Большом ли дворце? – насмешливо спросил боярич.

– Нет, не в Большом дворце, а в хоромах князя Ивана Хованского, что на Сивцевом Вражке.

– Да я же князя Ивана два дня сряду в палатах Матвеева и во дворце видел. Он был там почти безвыездно.

– Опять-таки я этого ничего не знаю, и сказ у меня один: недалеко до греха… Уезжай отсель с батюшкой своим, коли вам обоим жизнь дорога и мила!

Боярич поднялся с подушек, присел на край постели и стал внимательно вглядываться в лицо Луки Сабура.

– Всем, всем вам, боярам, смерть грозит, гибель неминучая, – продолжал мрачно Лука, наклоняясь к бояричу. – Десятый из вас головы на плечах не сносит. Стрельцы с пьяных глаз об этом во весь голос вопят. Будут, мол, бояре у праздника!.. Уезжай же, ради Бога!

И Лука вдруг бухнулся в ноги к бояричу и стал ему кланяться. И когда он взглядывал на боярича, тот видел в глазах его слезы.

Федор Петрович сначала опешил. На мгновенье в его тревожно настроенном воображении мелькнули страшные картины кровавой смуты… Но эти картины были так не согласны с действительностью, в которой все улыбалось ему, все сулило блестящую будущность. Притом все теперь, после приезда боярина Матвеева, казалось вполне спокойным и умиротворенным, что бояричу показалось даже стыдно поддаться мрачным внушениям холопа; и он поспешил отогнать от себя всякие черные мысли.

– Не верю я твоим вестям! – проговорил он почти с досадою. – Сдается мне, что на стрелецких кружалах тебе тоже голову вскружило… И не пугаюсь я стрелецких угроз: они нам не страшны… Стоит только нам захотеть, да собрать своих холопов, так тогда не мы от них, а они от нас побегут!.. Страшен, брат, сон, да милостив и Бог!.. Давай мне обуваться.

Лука поднялся с колен и ни слова не промолвил больше. Лицо его, простое и рябоватое, приняло свое обычно-спокойное выражение, и только в глазах залегла какая-то тень, какая-то тоскливая забота, которая, видимо, не сходила с души его… Молча исполнил он приказание боярича, молча присутствовал при его умывании и одевании, молча проводил его в покои старого боярина… Но внутренний голос говорил ему, что нельзя оставить это страшное дело втуне.

6

– Что же теперь делать? Как теперь быть? – стал раздумывать слуга. – Ведь времени терять нельзя! Враг близок, и гибель близка! Не хочет он меня слушать – послушают другие, постарше его!

И мысль верного слуги остановилась на именитом боярине Матвееве, имя которого было у всех на устах, было достоянием общей молвы народной.

– Он царю – ближний, царице – свой человек… Его, небось, послушают… Лишь бы мне добиться, поговорить с ним с очей на очи. Я бы все ему рассказал, что знаю, что сам своими глазами видел… А уж ежели не примет меня боярин, либо выслушать не захочет, тогда пойду в Приказ тайных дел, да объявлю за собою «слово государево». Хоть и на дыбе быть, а правду всю наружу вывести надо!

И вот, тщательно обдумав свой план действий, Сабур решил немедленно приступить к делу. Незаметно ускользнул он с подворья боярского и направился в приход церкви Николы в Столпах, к дому Матвеева, который красовался на весьма видном и людном месте, между Мясницкой и Покровкой.

Около дома кучами стоял народ – пестрая и разнохарактерная толпа, преимущественно серого люда. Во дворе, за решетками, также множество народа, среди которого мелькали и фигуры стрельцов, в их серых рядовых кафтанах и ярких шапках. С улицы ко двору беспрестанно подъезжали то повозки, то всадники. Но и всадники спешивались, и сидевшие в повозках высаживались у самого въезда во двор и шли через весь двор пешком до самого крыльца боярских хором. На крыльце и у ворот приезжих гостей встречала целая орава боярских холопов, которые, не обращая на гостей никакого внимания, громко о чем-то между собою переговаривались, а по временам вступали даже в споры и перебранку.

Сабур попытался сунуться в ворота, почтительно сняв шапку перед боярскими холопами, которые заграждали все пространство между воротными столбами. Но какой-то высокий детина в синем кафтане, с желтыми оторочками мигом схватил его за шиворот и оттолкнул от ворот на улицу.

– Что пинаешь-то, хамово отродье! – огрызнулся Лука, сжимая кулаки. – Я к барину Артамону Сергеевичу за делом иду…

Громкий хохот всей холопской оравы был ему ответом.

– Ишь, рябая харя, рассопелся как! Словно к теще в гости приехал! Оборачивай оглобли!

И человека три самых дюжих ребят, весьма внушительно засучив рукава кафтанов, выдвинулись вперед и заступили дорогу Луке.

– Да вы поймите, нехристи, что я не по своему делу лезу боярина тревожить, а от господина своего, боярина Петра Михайловича Салтыкова, послан…

– А хоть бы и от ни весть-какого князя ты пришел, не смей соваться в ворота без спроса… У ворот мы господа! – отвечали ему холопы Матвеева.

– Еще ежели б он нам алтына по два на брата пожертвовал, так мы бы его до крыльца пропустили: пущай бы ему там шею наколотили…

И новый взрыв хохота покрыл это проявление холопского остроумия. Но Лука уже сообразил, что в словах холопа заключается намек на смазку, полез за мошной в голенище сапога и вынул шесть алтын.

– Нате, делите, утробы ненасытные, – пробормотал он сурово и, сунув деньги в руки одного из холопов, прорвался во двор, пока те между собою спорили и делили подачку.

Стал он подходить к крыльцу. Там то же повторилось.

– Куда лезешь?.. Чего вперед рвешься?.. Прежде отца в петлю не суйся! – встречали и осаживали его боярские холопы, несмотря на все его заявления о том, что он по делу, и не от себя пришел, а господином послан.

Когда же, наконец, он роздал еще алтын пять-шесть по разным рукам, ему дозволено было стоять у крыльца в кучке немногих других просителей из просителей и разночинцев, ожидавших возвращения боярина от обедни. В этой кучке все уже успели друг с другом перезнакомиться и поговорить, и каждый каждому рассказывал, за каким делом или с какой челобитной пришел к боярину. Один Лука молчал, угрюмо и крепко держался за балясины крыльца, чтобы толпа его не оттеснила, нахлынув вперед, когда боярин подъедет.