Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер Страница 21

Вена, 13 февраля

В эти выходные здесь большая напряженность. Шушниг провел секретное совещание с Гитлером в Берхтесгадене, но мы не знаем, что произошло. Произошло ужасное. Позавчера мы выяснили про ситуацию в Берхтесгадене. Гитлер обвел Шушнига вокруг пальца, потребовав, чтобы он назначил нескольких наци во главе с Зейсс-Инквартом в кабинет министров, амнистировал всех нацистских заключенных и восстановил политические права для нацистской партии. Иначе — вторжение рейхсвера. Президент Миклас, кажется, заартачился. Тогда Гитлер прислал ультиматум: либо выполняйте условия «договора» в Берхтесгадене, либо рейхсвер выступает. Сегодня вскоре после полуночи Шушниг и Миклас сдались. Объявлен состав нового кабинета (Зейсс-Инкварт занимает ключевой пост министра внутренних дел) и амнистия для всех нацистов. Когда я встретил Дугласа Рида, он был так возмущен, что едва мог говорить. Он передал лондонской «Times» полный отчет о том, что произошло в Берхтесгадене. Возможно, это принесет какие-нибудь плоды. Вечером я забежал в наше представительство. Джон Биллей мерил шагами пол.

«Это конец Австрии», — подумал я.

Вена, 20 февраля

В воскресенье днем мы с Тэсс и Эдом Тейлором сидели мрачные у радиоприемника и слушали угрозы Гитлера, которые он произносил в Берлине перед рейхстагом. Сегодня он обнародовал свою теорию относительно того, что Германия сама защитит десять миллионов немцев, живущих за пределами Третьего рейха, — подразумевая, хотя он так не сказал, семь миллионов в Австрии и три миллиона судетских немцев в Чехословакии. Он даже провозгласил их право на «расовое самоопределение». Вот его слова: «Не должно быть сомнений в одном. Политическое отделение от рейха не может привести к лишению прав, то есть всеобщих прав на самоопределение. В конце концов, невыносимо для мировой державы знать, что рядом с ней живут собратья по национальности, которые постоянно обречены на тяжелейшие страдания за свои симпатии или свое согласие со всей нацией, ее судьбой и ее мировоззрением. В интересах Германии рейху подобает защищать этих немцев, которые не в состоянии из-за наличия границ между нами обеспечить свою политическую и духовную свободу собственными силами».

Позднее. Из Нью-Йорка передали по радио, что Идеи ушел в отставку. Такое впечатление, что чуть ли не по распоряжению Гитлера, который отметил его нападки в своей сегодняшней речи. На Бальхаузплац серьезно обеспокоены.

Вена, 22 февраля

Время родов пришло, но ребенок еще не появился. Мне придется уехать сегодня вечером на радиопередачу из Софии. Не повезет, если пропущу это событие, но может быть, вернусь вовремя.

Вена, 26 февраля

Когда я в четыре часа дня сошел с поезда, на платформе стоял Эд Тэйлор, и по его лицу я понял, что это произошло.

«Поздравляю!» — сказал он, но я видел, что он заставляет себя улыбаться.

«А Тэсс?»

Он был в нерешительности. «Боюсь, ей пришлось нелегко. Кесарево сечение. Но сейчас ей лучше».

Я попросил таксиста быстрее ехать в больницу.

«Ты не хочешь узнать, кто родился?» — спросил Эд.

«Кто?»

«Девочка», — ответил он.

Несколько минут спустя я увидел прелестную девочку, не бесцветную и сморщенную, как в книгах, а светлокожую, хорошо сформировавшуюся, с кучей погремушек, но ее рождение чуть не стоило жизни ее матери. Операцию сделали вовремя, сегодня рано утром.

«Опасность миновала. Ваша жена поправится. А ребенок замечательный», сказал доктор. Он, казалось, был слегка возмущен тем, что я появился так поздно.

Я так сильно взволнован, боюсь, не усну.

Вена, 2 марта

Тэсс и ребенок чувствуют себя отлично во всех отношениях. Я провожу большую часть времени в больнице. Напряженность в Вене растет с каждым днем. Знаю, что Шушниг ведет сейчас переговоры с рабочими, которых его коллега Дольфус так хладнокровно расстреливал четыре года назад. Они просят немногого, но переговоры с такими тупыми реакционерами продвигаются медленно. Пока рабочие просят то, что, несомненно, могут сейчас получить, у Шушнига, а не у нацистов. Чувствую себя слегка не у дел — нахожусь в гуще событий, но не веду актуальных репортажей. Странное радио, которому не нужны сообщения из первых рук. Но Нью-Йорк ни о чем не просит, его заботит главным образом образовательная передача, которую я через несколько дней должен сделать из Любляны — школьный хор или что-то в этом роде! Вчера Геринг произнес приятную доброжелательную речь, если верить местной прессе. Он сказал: «Мы (военно-воздушные силы Германии) станем ужасом для наших врагов… В этой армии мне нужны железные люди, жаждущие действия… С того момента, когда Гитлер в своей речи перед рейхстагом заявил, что мы больше не станем терпеть подавления десяти миллионов немецких товарищей, живущих за нашими границами, вы, как солдаты военно-воздушных сил, знаете, что, если понадобится, вам придется подкреплять делом эти слова фюрера. Мы горим желанием доказать нашу непобедимость».

Любляна, Югославия, 10 марта

Вот он, город, который может пристыдить весь мир. Он полон памятников, и среди них нет ни одного памятника воину. Только поэты и мыслители удостоены такой чести. Подготовил выступление хора шахтерских детей для трансляции в программе Колумбийской школы. Пели они великолепно, как уэльские шахтеры. После всего, в ожидании венского поезда, выпил много хорошего словенского вина с местными священниками, в Словении очень силен католицизм. За два дня, что провел здесь, не имел никаких новостей о том, что происходит в мире.

Вена, 11–12 марта (4 часа утра)

Произошло самое худшее! Шушнига нет. Есть нацисты. Рейхсвер вторгается в Австрию. Гитлер нарушил дюжину торжественных обещаний, обетов, договоров. И Австрии конец. Прекрасной, трагической, цивилизованной Австрии! Кончилась. Скоропостижно скончалась сегодня днем. Сегодня днем. Уснуть невозможно, поэтому буду писать. Должен что-то писать. Нацисты не разрешат мне выйти в эфир. И я сижу сейчас над самым большим репортажем в моей жизни. Радиопередатчик здесь только у меня. Макс Джордан из Эн-би-си, мой единственный конкурент, еще не приехал. Однако вещать я не могу. Нацисты глушили меня всю ночь. Я спорил, жаловался, боролся. Час назад они выгнали меня штыками.

Начну с самого начала этого кошмарного дня, если смогу.

Выглянуло солнце и в воздухе ощущалась весна, когда мой поезд в восемь утра подошел к Южному вокзалу. У меня было отличное настроение. Проезжая по Плесльгассе, я заметил, что улицы замусорены бумагой. Сверху два самолета разбрасывали листовки.

«Что это?» — спросил я таксиста.

«Плебисцит».

«Какой плебисцит?»

«Который назначил Шушниг».

Он не доверял мне и больше ничего не сказал.

Озадаченный, я поднялся по лестнице в нашу квартиру. Спросил у служанки. Она принесла стопку газет за последние три дня. За завтраком я набросился на новости. Ночью в среду (9 марта) Шушниг, выступая в Инсбруке, неожиданно назначил плебисцит. На это воскресенье. Вопрос: «Вы за независимую, дружественную, христианскую, германскую, объединенную Австрию? Да или нет».