С мамой о прекрасном. Русская живопись от Карла Брюллова до Ивана Айвазовского - Инна Соловьева Страница 21

1908 год

Прежнее, старое поколение передвижников видело это. И кто им восхищался, а кто его и ругал, говоря, что у него красота для красоты, поверхность холста – вот что для него красиво. А ведь нужны проблемы, нужно же писать о том, за что душа болит и сердце ноет. А Коровин радовался жизни. Радовался буквально всему. Он был удивительно разнообразным художником. И пробовал себя и в архитектуре, и в театре, и в монументальных вещах, и в разных видах изобразительного искусства, и в портрете, и в натюрморте. Конечно, можно говорить о том, что портреты его отличаются от портретов Серова, потому что там нет такой психологической глубины. Зато есть другое. Есть физиологическое состояние человека, есть его радость. Он многое видел собственными глазами и интерпретировал увиденное абсолютно по-своему.

В связи с Коровиным нельзя не коснуться темы Испании в живописи русских художников. Сразу в воображении возникает гитара, испанские страсти, бой быков. А вот у Коровина его «Испанские девушки на балконе» – совершенно другие. Они вошли в мастерскую или в дом, где жил художник, и встали у балкона, и он запечатлел их. Они не несут на себе отпечаток каких-то бешеных страстей. Они скромны. Но они индивидуальны и выражают испанский народ. Почему? Потому что чувствуется в них уважение к себе и скрытые страсти. А Испания тут – в цвету, в сочетании белого и черного, и в том, как из-под жалюзи идет мерцающий зеленоватый свет. Картина эта была оценена сразу, а потом, на выставке 1900 года, которая состоялась в Париже, она получила золотую медаль.

У балкона. Испанки Леонора и Ампара

1888–1889 годы

Гаммерфест. Северное сияние

1894–1895 годы

Огромный период жизни Коровина связан с первой частной оперой, с Саввой Мамонтовым. Он начал делать декорации к операм Верди и Бизе. Это блестяще сделанные декорации, с учетом и с абсолютным пониманием того, где будет находиться зритель, как он будет смотреть на эти декорации, где будут актеры, как они будут смотреться на фоне этих декораций.

Нельзя не упомянуть и о путешествии Коровина на север. Свою картину «Северное сияние» сам художник называл ноктюрном, потому что он великолепно знал музыку, любил музыку, музыка шла с ним по жизни. Не случайно его картины музыкальны. И его «Северное сияние» – это действительно ноктюрн. Там нет доминирующей ноты, все совместно и все создает иллюзию необычайной красоты, на которую способна только природа – создать такое явление, как северное сияние.

Он воспевал красоту, он ее видел, он ее любил. И абсолютно великолепен он в своих натюрмортах. Натюрморты Коровина – это чистая красота, и любование, и восторг жизни. Это такие цвета, которых нет ни у кого. И такое смелое сочетание и красного, и белого, и зеленого! Это буйство, это танец. Вообще натюрморт – это же низкий жанр. Вот исторический жанр или батальные сцены – другое дело. Но Коровин возвышает натюрморт до уровня абсолютного великолепия. Для него, конечно же, натюрморт уже потерял тот свой язык, который был у голландцев. Мы уже не знаем, что несут настурции, о чем говорят розы. Это просто радость жизни. Это не «Цветы зла», как у Бодлера. Это цветы радости. Они великолепны. Натюрморт занимает особое место в творчестве Коровина, равное и с портретом, и с пейзажем.

Рыбы, вино и фрукты

1916 год

Пейзажи Коровина – чисто русские, но отличающиеся и от саврасовских, и от серовских. В них нет этой безысходности, нотки необыкновенной грусти.

Коровин любит народ, он знает его и понимает. Шаляпин говорил, что, когда он разговаривает с Коровиным, у него такое ощущение, будто он пьет шампанское, и эти иголочки шампанского его щекочут. Коровин знал жизнь – он, например, увлекался рыбалкой, любил разговаривать с рыбаками. Причем нужно было слышать эти диалоги! Шаляпин их слышал и просто умирал со смеху. Надо же уметь так раскрутить человека, который показывает, что у него такой улов и вот такой улов, – а тут его вопросами раз, раз – и в нужное русло направляют. Мол, ну ладно, не полтора метра рыба-то была, а сантиметров тридцать. Шаляпин присутствовал при этом и оставил свои воспоминания – так же как и Коровин оставил свои воспоминания о Шаляпине.

Портрет Федора Шаляпина

1911 год.

На выставке было несколько портретов Шаляпина. Но где же тот Федор Иванович – кустодиевский или серовский, который такая глыба, матерый человечище? Другой Шаляпин у Коровина, совсем. Портрет, где он сидит у распахнутого окна, перед ним белый стол, на белом столе изображен натюрморт. И Шаляпин сидит со «сделанным» лицом. Он улыбается очаровательно, нежно. И когда этот портрет оказался не в коллекции Шаляпина, Шаляпин страшно огорчился и сказал: «Боже мой, зачем я столько времени делал приятное лицо? Мне это было так нелегко!» На низком стульчике, в абсолютно неактерской, невеличественной позе. Это Шаляпин, которого знал и любил Коровин.

Парижская уличная сцена

Конец XIX – начало ХХ века

Париж

Конец XIX – начало ХХ века

В 1922 году, сначала с выставкой в Германию, как бы потихонечку, но Коровин эмигрировал. Эмигрировал с семьей, потому что сыну-инвалиду необходимо было особое лечение. Трудности – как у всех, но для художника это просто гибель. Если трудности люди могут пережить, то как художник может рисовать, да еще такой художник, как Коровин, без цвета и без света, на каких-то маленьких картоночках?

Жизнь его в эмиграции совсем не была легкой. Здесь проявилась еще его необыкновенная любовь к сыну, вера в талант, в дар сына, который тоже пошел по пути отца. Коровин говорил, что сын его – новый Врубель, сравнивал его с Ван Гогом. Но, к великому сожалению, это было не так. Они работали вместе, и часто сын копировал работы отца. Поздние работы Коровина, конечно, отличаются от тех совершенной красоты импрессионистских работ, в которых он показывал Париж. Сами французы так не показывали Париж, как показывал его Коровин. Вот эти огоньки, аллеи, улицы, блестящие, красивые, сиюминутно выхваченные – вот она и есть, эта жизнь, она на виду, и ты всегда ощущаешь в ней тайну.