Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой - Борис Соколов Страница 21

Гитлер считал, что германская раса может господствовать над другими народами, если удастся создать подходящий механизм такого господства: «Если конгломерат народностей, называемый Австрией, в конце концов все-таки погиб, то это не говорит против политических качеств немецкой части этого государства. Это только неизбежный результат того, что 10 миллионов не могут в течение слишком долгого времени управлять 50-миллионным государством, состоящим из различных наций, если своевременно не созданы совершенно определенные предпосылки для этого... Государство должно было образоваться и управляться либо самым централизованным образом, либо оно не могло существовать вовсе». Под управлением «самым централизованным образом» Гитлер понимал жесткую диктатуру без каких-либо элементов демократии. Такая диктатура и была установлена его партией в Германии. Парламентскую демократию Гитлер отвергал под тем предлогом, что «парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество, заключенное в той или другой толпе. Этим самым парламентаризм грешит против основной идеи аристократизма в природе, причем, конечно, аристократизм вовсе не обязательно должен олицетворяться современной вырождающейся общественной верхушкой». К личностям же парламентариев, будь то германские, австрийские или какие-либо другие, будущий фюрер питал безграничное презрение: «Чем мельче этакий духовный карлик и политический торгаш, чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту систему, которая отнюдь не требует от него ни гениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитрость сельского старосты выше мудрости Перикла. При этом такому типу ни капельки не приходится мучиться над вопросом об ответственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что он заранее точно знает, что независимо от тех или других результатов его «государственной» пачкотни конец его карьеры будет один и тот же: в один прекрасный день он все равно должен будет уступить свое место такому же могущественному уму, как и он сам.

Для сборища таких «народных представителей» всегда является большим утешением видеть во главе человека, умственные качества которого стоят на том же уровне, что их собственные. Только в этом случае каждый из этих господ может доставить себе дешевую радость время от времени показать, что и он не лыком шит. А главное — тогда каждый из них не имеет права думать: если возглавлять нас может любой икс, то почему же не любой игрек, чем Стефан хуже Иоганна?

Эта демократическая традиция в наибольшей степени соответствует позорному явлению наших дней, а именно отчаянной трусости большого числа наших так называемых руководителей. В самом деле, какое счастье для таких людей во всех случаях серьезных решений иметь возможность спрятаться за спину так называемого большинства».

Гитлер в своем презрении к демократии ссылался на фронтовой опыт: «Разве наши молодые полки шли во Фландрии на смерть с лозунгом «Да здравствует всеобщее тайное избирательное право» на устах? Нет, неправда, они шли на смерть с кличем «Германия превыше всего». Маленькая, но все же весьма существенная разница! Те крикуны, которые теперь (осенью 1918 года. — Б. С.) искали на фронтах всеобщего тайного избирательного права, раньше и носа не показывали на фронт».

Себя самого Гитлер не без оснований считал человеком незаурядным и храбрым — даром, что ли, заработал на фронте во Фландрии два Железных креста? И когда он требовал от своих сторонников «систематически воспитывать чувство уважения к выдающейся личности», он имел в виду под выдающейся личностью в первую очередь самого себя. Фюрер очень чутко уловил потребность германского общественного мнения в великом герое-мессии, который выведет страну из болота Версаля, из унижения репараций к новым вершинам духа и, как надеялся измученный инфляцией и безработицей обыватель, к материальному достатку и экономической стабильности. Мало кто думал в тот момент, что за освобождением от пут Версаля опять последует мировая война и будет она еще страшнее прежней. Спасителя видели в Гинденбурге, в Людендорфе, в Тирпице, а позднее в конечном счете уверовали в гений Гитлера, который провозглашал: «Не под бесцветной сенью парламента с его скучными словесными дуэлями, а под грохот пушек на фронтах немецких армий, окруживших со всех сторон Париж, родилось решение, единодушно принятое всеми немцами, начиная от королей и кончая простыми сынами народа, — образовать на будущие времена одну единую империю и возложить на голову прусского короля имперскую корону, символизирующую это братское единство. Это был не результат каких-нибудь жалких интриг. И не дезертиры, не тыловые герои стали основателями бисмарковской империи. Империю создали наши славные полки на фронте». Гитлер-то прекрасно понимал, что ему необходима для достижения амбициозных внешнеполитических целей еще одна мировая война. И, строго говоря, в книге «Моя борьба» содержится немало прозрачных намеков на это, в том числе и неоднократные напоминания о том, что Германская империя была создана «железом и кровью». Но обыватель предпочитал эти намеки не замечать и баюкал себя мыслью, что одного возрождения военной и экономической мощи Германии окажется достаточно, чтобы избавиться от «позора 1918 года».

Нацисты демагогически провозглашали «культ личности». Гитлер утверждал: «Весь прогресс и вся культура человечества покоятся исключительно на гениальности и энергии личностей, а ни в коем случае не являются продуктом «большинства».

Чтобы наша нация могла вернуть себе свое величие и свою силу, она должна суметь культивировать личность и вернуть ей все права».

На самом деле при Гитлере личность была всецело подчинена государству и лишена каких-либо политических прав на всех уровнях. И это касалось не только рядовых граждан, но и руководителей Рейха, которые все должны были подчиняться единой воле Гитлера и не обладали никакой политической самостоятельностью.

«Гнилой» австрийской, французской или британской демократии Гитлер противопоставлял «германскую демократию», которая, по его мнению, заключалась в «свободном выборе вождя с обязанностью для последнего — взять на себя всю личную ответственность за свои действия. Тут нет места голосованию большинства по отдельным вопросам, тут надо наметить только одно лицо, которое потом отвечает за свои решения всем своим имуществом и жизнью. Если мне возразят, что при таких условиях трудно найти человека, который посвятит себя такой рискованной задаче, то я на это отвечу:

— Слава богу, в этом и заключается весь смысл германской демократии, что при ней к власти не может прийти первый попавшийся недостойный кандидат и моральный трус — громадность ответственности отпугивает невежд и трусов».

Этот «фюрер-принцип» при Гитлере был возведен в абсолют и не ограничивался более никакими парламентскими, партийными или сословно-классовыми «сдержками и противовесами». И, отдадим Гитлеру должное, он сдержал обещание и ответил за крах своего «прыжка к мировому господству» собственной жизнью и имуществом, как и обещал. Ведь по иронии судьбы никто из родственников фюрера так и не смог вступить в права наследования, и личное завещание Гитлера (впрочем, как и политическое) не было выполнено.

Фюрер был убежден, что, «раз создается такое положение, которое угрожает свободе или даже самому существованию народа, — вопрос о легальности или нелегальности играет только подчиненную роль. Пусть господствующая власть тысячу раз божится «легальностью, а инстинкт самосохранения угнетенных все равно признает, что при таком положении священным правом народа является борьба всеми средствами.