Солоневич - Константин Сапожников Страница 21

О «перекличке» своей советской судьбы с судьбой Бендера, неунывающего героя «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка», Солоневич не раз писал в своих произведениях. Неприятие советской действительности — вот главное, что объединяет реального Солоневича и вымышленного Бендера. И тому и другому пришлось проявлять чудеса изворотливости, чтобы удержаться на плаву, выжить, не стать бездумными винтиками системы, которую они не могли принять, хотя и по разным причинам.

Искреннее сочувствие Ивана к Остапу Бендеру вызывал последний эпизод в «Золотом телёнке», когда румынские пограничники схватили «великого комбинатора» при попытке перехода границы и с привычной ловкостью «освободили» его от припрятанного под одеждой груза золотых вещей и драгоценных камней. Реалистически выписанная сцена ареста Бендера была настолько впечатляющей, что раз и навсегда убедила Солоневича в том, что «румынское направление» для побега не подходит: граница там действительно на замке.

Летом 1931 года Иван, Юра и Зен совершили поездку по Киргизии. По её итогам Иван написал несколько статей для журнала «На суше и на море»: «Животноводческий форпост», «Чу-река», «Интергельпо». Успехи и трудности социалистического преобразования республики — таков тематический стержень этих публикаций. Если хорошо вчитаться в статьи Солоневича, то можно прийти к выводу: трудности явно преобладали. Социалистическому строительству мешало почти всё — инерция патриархального прошлого, неэффективность советского управленческого аппарата, необузданность природных стихий и многое другое.

В статье «Интергельпо» («Взаимопомощь») Солоневич рассказал о попытках чешских и других переселенцев из Европы создать в Киргизии передовую сельскохозяйственно-промышленную артель. Инициатором её стал чех Маречек. Он попал в русский плен как «рядовой австро-венгерской монархии». Годы пленения провёл в Пишпеке, созерцая заснеженные вершины Памира, и, судя по всему, искренне полюбил эти полудикие экзотические края.

Как написал Солоневич, «Великая российская революция ликвидировала все „плены“ на территории СССР, и рабочие и крестьяне — немецкие, венгерские, чешские — вернулись к своим семьям. К своей родине, к своему труду, но вместе с тем — и к своим помещикам и фабрикантам. Вернулся и Маречек. Но он уже видел жизнь без помещиков и фабрикантов. Просторы великой революции потянули его обратно в СССР, и вот он снова в Пишпеке, но уже не в качестве военнопленного, а в качестве „ходока“ от сотни чешских и словацких рабочих».

Переселенцам было выделено 320 гектаров земли в окрестностях Пишпека. Работа закипела. Иван без прикрас описал в статье историю становления артели, трудные моменты в её жизни, вплоть до беспощадного пожара, уничтожившего значительную часть имущества интергельповцев. Были сомнения, были дезертиры, были внутренние конфликты. Можно себе представить «умонастроение» Ивана Солоневича во время написания статьи «Интергельпо»: чешские, словацкие, венгерские и другие пролетарские товарищи жертвовали всем, чтобы выбраться из своих буржуазных стран и обосноваться в Советском Союзе, из которого он, Иван — крестьянский сын, стремился как раз в противоположном направлении, выискивая подходящие лазейки и тайные тропы через границу. Однако противоречивые эти эмоции в статье «Интергельпо» обнаружить невозможно. Стоит ли играть с огнём?

Оказавшись за пределами СССР, Солоневич не любил вспоминать о своих публикациях советской поры ещё и потому, что их содержание могло быть использовано против него недругами. При желании его «советскую подкладку» можно было бы доказать, выхватывая из статей, написанных до побега, отдельные слова и фразы, общепринятые для «красной прессы» формулировки, без которых прохождение его материалов через цензуру было бы немыслимым. Снисходительное упоминание о «царском режиме», воспевание социалистической стройки, коммуниста-интернационалиста Маречека, выпады в адрес буржуазно-капиталистического строя и прессы. Сколько таких неприемлемых для эмиграции вещей скрыто в публикациях, о которых он просто-напросто забыл. Хорошо ещё, что некоторое материалы Иван подписывал псевдонимами.

Киргизская экспедиция Солоневича имела скрытую цель: он намеревался провести «разведку персидской границы южнее Ашхабада», определяя возможный маршрут для бегства из Советского Союза. План был таким: «Объехать всю Среднюю Азию, запастись всякими письмами, знакомствами, рекомендациями и прочим и к границе подъехать, так сказать, во всеоружии». Знакомство с реалиями Памира разочаровало Солоневича. Огромность расстояний, сложный рельеф местности, труднопреодолимые горные участки, налаженная пограничная охрана, в том числе с помощью киргизских кочевников, получавших вознаграждение за пойманных перебежчиков, — это делало весьма проблематичным уход за рубеж «семейной группой».

По мотивам поездки в Киргизию Солоневич, будучи уже за границей, написал документальную повесть «Памир». Она впервые была напечатана в Софии в книге повестей и рассказов И. Л. Солоневича «Памир: Советские зарисовки» в 1937 году. В предисловии автор указал, что «это никак не беллетристика, не литература, и вообще не выдумка. Ещё в России для себя, „для души“, я записывал свои встречи и свои наблюдения — вот почему всё это так живо в моей памяти».

Из путешествия на Памир Иван привёз себе и Тамаре киргизские народные одеяния, о чём свидетельствует страница семейного фотоальбома. В своём «типично мужском наряде киргиза», включая головной убор — колпак с угловатыми крылышками, и халат — чепкен, Иван прогуливался по улицам Салтыковки, изображая, на потеху поселковым мальчишкам, богатого «восточного» купца. Киргизские наряды по-настоящему пригодились Солоневичу в «год тощих коров», когда он готовился к побегу, нуждался в деньгах и распродавал вещи.

Эпштейн познакомил Солоневича со своими друзьями из газеты «Известия». Среди них был популярный фельетонист Алексей Гарри, участник Гражданской войны, автор книжки рассказов «Огонь: Эпопея Котовского». Фельетоны Гарри Иван читал не без ревности, всякий раз делая вывод, что им не хватает критической остроты. Иван был уверен, что Гарри травмировала северная каторга: «Он по какой-то опечатке ГПУ попал в Соловки и проторчал там год. Потом эта опечатка была как-то исправлена, и Гарри, судорожно шагая из угла в угол московской комнатушки, рассказывал чудовищные вещи о великом соловецком истреблении людей и истерически повторял:

— Нет, но зачем мне показали всё это? Зачем мне дали возможность видеть всё это?.. Ведь я когда-то верил!»

«Известинцы» — Евгений Гнедин, Анатолий Канторович, Исаак Будовниц — были людьми интеллигентными, гибко ориентировались в текущих событиях московской жизни, знали подноготную многих влиятельных персонажей столицы: из партийного актива, головки НКВД, загранведомств и творческих кругов. Иван приглашал эту газетную братию к себе в Салтыковку, чтобы более-менее «бесцензурно» поговорить о «текущем политическом моменте», причинах очередных кадровых перестановок в партийном руководстве и прочих не менее острых сенсациях советского «бомонда».

Во время допросов в сентябре 1933 года Иван Солоневич по требованию следователя дал характеристики на приятелей-газетчиков. О Канторовиче и Гнедине Солоневич отозвался, в общем-то, положительно, всячески подчёркивая их революционное прошлое и верность «генеральной линии партии» в настоящем. Упомянул Солоневич и о том, что Канторович некоторое время состоял в партии эсеров, а Гнедин, по слухам, был сыном меньшевика Парвуса ^[31]. Чекисты, конечно, знали о них значительно больше и дополнительных вопросов не задавали. Вспоминая о содержании бесед с «известинцами», Солоневич старался быть лаконичным: «Разговоры были на политические темы разного характера — причём я и Эпштейн подвергали критике мероприятия советской власти по вопросу коллективизации, остальные участники всегда стояли за правильность этого мероприятия. В последнее время разговоры на политические темы по просьбе вышеуказанных сотрудников газеты были совершенно прекращены».