Людовик XIV. Личная жизнь "короля-солнце" - Елена Прокофьева Страница 21

В конце концов прекрасная бунтарка оказалась в Голландии, где эрцгерцог Леопольд не только принял ее, но и пообещал отдать в ее распоряжение свою армию. Почему бы и нет, — раз герцогиня де Лонгвиль собиралась воевать с королем Франции.

Тем временем принц Конде скучал в Венсенском замке.

Не зная, чем бы развлечь себя, он разбил под окнами тюрьмы грядки и выращивал гвоздики, ухаживая за ними с большой любовью и нежностью и радуясь каждому распустившемуся цветку ничуть не меньше, чем победам на поле боя.

Писательница Мадлен де Скюдери, настолько обожавшая принца, что даже написала с него образ Кира Великого, однажды посетила Конде в Венсенне и пришла в крайнее умиление от этой трогательной заботы о цветах.

Позже она написала: «При виде этих гвоздик, которые славный воин поливает своей победоносной (выигравшей столько сражений) рукой, вспомни, что и Аполлон строил стены, и не дивись видеть Марса садоводом».

Пока Марс занимался садоводством, его супруга Клэр-Клеманс организовывала восстание в Бордо.

Узнав об этом, Конде пришел в изумление и воскликнул: «Не чудеса ли! В то время как испытанный воин растит старательно свои гвоздики, жена его ведет ожесточенную политическую войну и выходит из нее победительницей!»

С той поры красная гвоздика стала эмблемой приверженцев Конде и служила выражением преданности не только ему самому, но и всему дому Бурбонов.

Париж ненавидел Конде за недавнюю осаду и грабежи предместий.

Париж простил Конде тотчас же, как только его лишили свободы.

«Освобождения Конде, Конти и герцога де Лонгвиля требуют все, — пишет Ж.-К. Птифис. — Почему их удерживают в заключении? — ведь против них невозможно возбудить процесс в правильной надлежащей форме! В иерархическом обществе того времени принц крови — персона почти сакральная. Узник Конде в глазах общества неожиданно обретает все возможные добродетели, вмиг забыты его неуступчивость, надменность и высокомерие, теперь о нем говорят не иначе, как о жертве «тирании» презренного «итальянца». «Долой Мазарини!» — во весь голос восклицают все».

Гастон Орлеанский тоже вдруг начал ратовать за освобождение принцев. Ему к тому времени надоело быть верным королю и хотелось снова побунтовать, но он никак не мог решиться сделать это открыто и долго метался из стороны в сторону. Эти метания были настолько очевидны, что маленький Людовик однажды не удержался.

— Мой добрый дядя, — сказал он ему, — мне нужно, чтобы вы признались, к чьей же партии — моей или господина принца — вы желаете примкнуть.

И когда ошеломленный Гастон пытался уверить его в своей преданности, продолжил:

— Мой милый дядя, раз вы хотите быть в моей партии, сделайте так, чтобы я не сомневался в этом.

Это почти мольба. Это попытка призвать родного человека вести себя так, чтобы на него можно было опереться. Но наивно ожидать от герцога Орлеанского, что он когда-либо переменится…

В январе 1651 года президент парламента является к королеве и в не самых почтительных выражениях ходатайствует об освобождении принцев. Королева слушает его с застывшей на губах улыбкой. Маленький Людовик шокирован и возмущен.

— Мама! — восклицает он после ухода парламентария. — Если бы я не боялся прогневить вас, я бы трижды велел президенту умолкнуть и выйти!»

Обстановка в Париже снова накалена до предела.

Опасаясь за свою жизнь, Мазарини вынужден бежать. 6 февраля 1651 года, переодевшись кавалеристом, кардинал тайно покинул Пале-Рояль и отправился в Сен-Жермен. Королева и дети должны были присоединиться к нему там, но на сей раз вывезти Людовика из Парижа не удастся. Добрый дядя Гастон и Поль де Гонди перешли на сторону бунтовщиков. И стерегут короля как зеницу ока.

В ночь на 10 февраля Анна Австрийская и дети уже готовы к побегу, но кто-то их предал. Парижане приходят в волнение: пополз слух, что у них снова собираются отнять короля. Говорят даже, что короля уже нет в Пале-Рояле. Тщетно Анна Австрийская пытается убедить толпу, что король спокойно спит в своей постели. Ей не верят. У нее требуют доказательств. И Анна сдается — она решает допустить всех этих кипящих от ярости людей в спальню сына, она понимает, что если будет упорствовать — они попытаются войти сами и начнется резня…

Эта ночь навсегда останется самым ужасным детским воспоминанием Людовика.

Он не забудет никогда, как полностью одетый лежал в своей постели, застыв от страха, и притворялся спящим, когда какие-то люди топтались вокруг его кровати. Их злоба утихла сразу же, когда они увидели маленького Людовика, они снова умилялись тому, как он хорош и как похож на ангелочка. Они не сознавали, как сильно унизили своего короля, заставив его почувствовать в очередной раз свое бессилие и беззащитность.

Анна Австрийская тоже чувствует бессилие и опустошенность.

Теперь и она, и король заложники у фрондеров и у парламента.

Ей не остается ничего иного, как подписать приказ об освобождении принцев.

И Конде с триумфом въезжает в Париж.

«Он намеренно держит себя вызывающе но отношению к Анне Австрийской, — пишет Эрик Дешодт. — 31 июля, проезжая вместе с герцогом де Немуром по Кур-ла-Рен и встретив карету короля, он не останавливается, что является неслыханной дерзостью. Людовик в ту пору не нравится Конде: он считает короля вялым и глупым. Придет день, когда он вынужден будет признать, что заблуждался».

И этот день наступит уже скоро.

Не за горами совершеннолетие короля.

Период регентства заканчивался, Анна Австрийская и Мазарини ждали этого с нетерпением, рассчитывая на то, что смутам наступит конец. Совершеннолетний король уже не нуждается в опеке своих подданных, он может править сам и сам принимать решения, кого он хочет видеть в кругу своих друзей и советников.

Мазарини в изгнании, он вынужден покинуть Францию и уехать в Германию, где живет у архиепископа-курфюрста Кельнского и ведет постоянную переписку с королевой, поддерживая ее, давая советы и утешая в одиночестве.

То, что творилось в те дни в Париже, понять было практически невозможно. Принцы метались, принимая то одну, то другую сторону, заключали тайные коалиции, и тут же разрывали их, чтобы создать новые.

«Мне крупно повезет, если среди этих интриг и предательств я не сойду с ума… Я теряюсь среди бесконечного числа лиц, ведущих переговоры», — писал Мазарини королеве из-за границы.

А принцы во всю развлекались, пока Джулио пытался разобраться в их политических играх, они сочинили указ, где приговорили его к смертной казни:

…за то, что он, прибегая к различным ухищрениям, сорвал заключение Всеобщего мира;

за то, что совершил множество убийств, чему есть достаточно доказательств;

за то, что похитил и вывез за пределы Франции деньги короля;

за то, что открыто продал бенефиции, вакантные со времен регентства;