Свет вылепил меня из тьмы - Игорь Калинаускас Страница 21

А когда у меня начался этот роман, возникла в моей жизни симфоническая музыка. Первое потрясение от симфонической музыки – 6-я симфония Чайковского. Я стал бегать на все концерты в филармонию. Я был на концерте, которым дирижировал Караян, и на концерте, на который приезжал знаменитый китайский пианист, выигравший конкурс Чайковского. Я слышал Иму Сумак. Музыка в моей жизни играла очень большую роль. Я помню, был такой кинотеатр – «Хроника». Там без остановки шли всякие документальные фильмы. И я там посмотрел фильм о Прокофьеве. Мне не очень понравилась его музыка, но в финале фильма исполнялась одна его симфония… Я не знаю даже ее названия, к стыду своему! Может быть, вы помните, там, где арфы у него ведут… лейтмотив на арфах… Я помню, что это на меня сильно подействовало. Вот тогда я начал вести дневник, писать стихи. Все как положено в этом возрасте.

По праздникам мы ходили в гости в соседнюю комнату. Отец вышел уже на пенсию, и у него все стены были обвешаны немецкими словами: он совершенствовал свой немецкий язык и занимался философией. Он очень любил философию. И для того чтобы как-то с ним общаться, я начал читать философскую литературу. Начал я с учебника для сети политпросвещения. Потом прочел Спиркина, а потом понял, что надо читать первоисточники. Начал читать Канта, Гегеля, Фейербаха, которого не люблю до сих пор, и всякое другое. Тут же были книжки по психологии, и где-то уже в этом возрасте, то есть в районе 16 лет, я составил список: что должен знать режиссер. Это был обширный список.

Такая вот, без особых происшествий жизнь, все это так и шло, пока… Закончил я школу, поехал поступать в театральный в Москву – не поступил. Приехал – съездил к бабушке… Мама продала свои часы, и я снова поехал в Москву на биржу устраиваться актером. Вместо этого мне встретился там следующий человек в моей жизни – Владимир Александрович Маланкин, он делал добор на свой курс в Минске. И он меня взял. Я оказался в Минске, на актерском факультете… Голодали мы страшно. Сквозь десны шла кровь. Воровал в студенческой столовой еду. Потом как-то там какие-то знакомства организовались, в одной школе я стал вести драмкружок, ставил спектакль, и меня там подкармливали.

Что я запомнил, как ни странно: мама моего приятеля работала в столовой завода «Смена» и однажды попросила меня, чтобы я своей рукой переписал жалобу поваров на шеф-повара. Там описывались его махинации. С тех пор я знал, что мы едим в столовых, и после этого я воровал в студенческой столовой без зазрения совести. Даже свой курс подкармливал. Мы работали там втроем. Сокурсники настолько привыкли к этому, что, когда мы приходили на занятия утром, все говорили: «Ну, где коржики, давайте коржики, жрать хочется!» Рекорд был – 63 коржика. Вообще, я тогда воровал еду везде, я был в этом деле большой специалист. Но ничего особенного в моей жизни пока не происходило.

Меня вызвали в военкомат и по случаю того, что у меня в анамнезе была черепно-мозговая травма какой-то жуткой степени тяжести, положили в психушку на обследование. Там тоже была пара впечатлений. Одно – это парень, который весь день сидел под одеялом. У него была какая-то тяжелая форма аутизма. К нему приходил отец, седой весь, руки трясутся, и кормил его – туда, под одеяло, ему еду передавал. Мать у них умерла: он нам рассказывал, с горя. Парень был совсем молодой. И второе – мой сосед по койке, бывший фронтовой разведчик, у которого крыша поехала по каким-то причинам. Он дразнил санитаров тем, что идеально воспроизводил лай немецкой овчарки. Причем настолько здорово, что если не видишь его лица, то полное ощущение, что в палате где-то собака. И вот санитары регулярно прибегали искать эту собаку, а потом на него кричали. Но особенно этот аутичный парень мне запомнился. Это для меня было потрясение… человек, живущий под одеялом. И горе его родителей, его отца.

Для того чтобы не просто пережить встречу с традицией, не просто тотально ощутить, что это то, что вы хотите, не просто уверовать в это, а чтобы пребывать в этом, необходимо прежде всего увидеть, как изменилось пространство вашей жизни.

Традиция придерживается принципа, что и любовь, и вера должны быть зрячими. Это принципиально важно для нашей традиции, и поэтому традиция не принимает фанатизма, даже в самом чистом его проявлении. Многие из вас пережили события, в которых это было абсолютно ясно явлено. За двадцать шесть лет, которые прошли с того момента, когда я осознал свою работу, все попытки сектантства и фанатизма удалось нейтрализовать, для того чтобы получилось живое. Очень точное определение тому, что я вам хочу передать, дано Леонидовым: «Любовь и вера должны быть зрячими, а мысль – горящей».

Что является условием видения?

Первое – это предельное внимание к пространству. К пространству своей жизни, не к цепочке событий своей жизни, а к сцеплению событий. Важно понимать: когда мы всерьез говорим «моя жизнь», то обычно имеем в виду массу событий, произошедших не с нами лично, а с другими людьми, с которыми мы так или иначе связаны, а также с вещами и процессами, находящимися в том пространстве, которое захватывает наша жизнь. Тогда вы можете видеть свое движение в пространстве реальности, видеть, как объективизируется пространство Традиции в пространстве вашей жизни. Если вы это видите, тогда вы гарантированы, насколько вообще можно говорить о гарантиях, от нелепых ошибок, потому что ошибки в работе случаются – каждый из нас не объемлет всего.

Второе условие – видеть отграниченность явленного в каждом конкретном случае: отграниченность своего сознания, отграниченность пространства психического, даже отграниченность пространства доступной нам реальности. Чтобы не проецировать на реальность себя, с ней надо обращаться корректно. Корректность в данном случае заключается в том, что, когда я говорю «реальность», я имею в виду реальность, доступную мне. Иначе это пустое, абстрактное слово, не имеющее конкретного содержания. Это очень существенный момент внутренней жизни: максимальное внимание к границам и к отграничиванию. Таким образом предупреждается превращение живого в идеологию. Традиция – это не учение о Традиции. Учение о Традиции – это отдельная вещь, которая создается нами на протяжении многих лет. Постепенно появляются тексты, и постепенно мы все меньше и меньше заимствуем слов у наших собратьев, которые давно создали свои тексты.

Учение о Традиции – это одно, а Традиция – это другое. У Традици нет идеологии: это происходит из ясного видения, что человек – явление штучное. Именно поэтому отсутствует образ идеального ученика, идеального искателя, идеального члена Традиции, и поэтому Традиция включает людей столь разнообразных по возрасту, образованию и социально-психологическим мирам, из которых они родом, и чем разнообразнее люди, принадлежащие традиции, тем большим потенциалом формирования реальности вокруг себя мы обладаем.

Мне кажется, что одним из наименее разработанных мест является все, что связано с отграниченностью. Дело в том, что у вас очень много связанной с этим путаницы, и поэтому вы легко пересекаете границы явленных объектов и в результате очень часто смешиваете мало совместимые вещи. Некорректность мышления является свидетельством малой работы над опознаванием пространства собственного сознания и нахождения его границ. Наши культура, идеология и образование учили, что возможности человеческого сознания безграничны, но это утверждение абсолютно не корректно, ибо если дело обстоит так, то сознание просто не явлено. Безгранична реальность, да и то это наше допущение, в силу того, что мы не обнаружили ее границ. Мы обнаружили только границы доступной нам реальности, то есть границы своих возможностей. Сознание каждого – отграниченная вещь, и вместо того чтобы заниматься вдохновительной идеологией о его безграничности, традиция предлагает ознакомиться со своим сознанием и дойти до его границ. Это один из важнейших моментов, потому что без этого субъект не может представить себе свое собственное бытие. Без этого он вынужден определять свое бытие через всеобщее, и таким образом он исчезает как бытийный продукт, лишает себя пребывания в бытии, пребывания в реальности и превращается в вещь, двигающуюся в пространстве-времени пусть иногда по очень сложной, но вполне определенной траектории.