Анна Ахматова. Гумилев и другие мужчины "дикой девочки" - Людмила Бояджиева Страница 21

Незнакомец побледнел еще сильнее:

— Да, мне нужны деньги, ради этого я работаю. И все здесь, кто не получил изрядного наследства, уверен, нуждаются в деньгах и зарабатывают их собственным трудом. Надеюсь, вам, господа, повезло больше. Перейду к делу. Найти модель для творчества очень трудно. У каждого художника есть свой идеал… Только он может подарить вдохновение. — Он повернулся ко мне. — Речь идет о вашей даме, господа. Могла бы мадам оказать любезность и уделить мне немного времени? Одна или в вашем обществе? Я бы только сделал несколько зарисовок. Поверьте, я рисую очень быстро и не стал бы утомлять вас…

— Жутко лестное предложение. — Николай все еще злился. — А в Лувре ваш шедевр когда выставят?

— Не обещаю. — Незнакомец развернулся к Гумилеву и обезоруживающе улыбнулся: — Позвольте представиться: Амедео Модильяни. У меня пока нет ни малейших притязаний на Лувр и даже на магазинчик мадам Греми, где иногда выставляются местные мазилы — так нас называют туристы.

— «Мазилы» — это уж слишком. — Поднявшись, Николай откланялся и назвал себя. — А это моя супруга — Анна Андреевна Гумилева.

— Очень приятно… Вы смогли бы посетить мою мастерскую в любое удобное для вас время?

…Короче — я сейчас кое-как вспоминаю эти реплики, но тогда была как под гипнозом. Он стоял рядом, одетый в смехотворно желтую блузу и панталоны из вельвета, но, клянусь, более изысканного и оригинального туалета я в жизни не видела. Может, его сшил какой-то сумасшедше гениальный парижский кутюрье? Скорее, сам Амедео был идеальной моделью — ведь он и двигался божественно. А голос… Я бы не спутала его ни с одним голосом на свете.

Итак, вечером мы зашли в его комнату, обвешанную необычайно длинными картинами, кажется, все они были на бумаге и изображали портреты. Настолько странные, что мои спутники еле сдерживались от неуважительных реплик. В садике возле дома стояли глиняные скульптуры — в них было заметно мастерство, но и некая необычность — желание исказить модели, подчеркивая пластику. Глиняные человечки будто корежились, как в кривом зеркале. Он заботливо полил их из лейки.

— И вы хотите изобразить мою жену в таком… э… в похожем жанре? — вредничал явно ревновавший Николай.

— Сейчас! — Амедео пододвинул мольберт с наколотыми на него листами бумаги. — Я сделаю несколько эскизов. Присядьте, господа. А вы, Анна, — вот на этот табурет.

Рисовал он мгновенно — набрасывая линии точно и ничего не исправляя. Срывал лист и делал новый рисунок, попросив меня развернуться. И все пришептывал: «Да, о да! Именно она!»

Рисунки разглядывали мои сопровождающие и одобрительно кивали. Сказать, что я была в полуобмороке, когда его желтые в золотых искристых крапинах глаза словно вбирали в себя всю меня, — ничего не сказать. Мы попали в другое измерение, связанное мистической силой творчества…»

…Гумилевы пробыли в Париже почти месяц, и за это время Анна несколько раз позировала Модильяни. Присутствовавший на сеансах Николай отпускал по-русски насмешливые замечания, тут же переводил, меняя смысл на менее обидный. Он не мог не заметить, что творится с Анной, и ревновал бешено.

— А вы знаете, друг мой, что моя жена — известная в России поэтесса? — вдруг сообщил он Амедео. Парень застыл, словно его окликнули во сне и он проснулся в другом месте.

— Это верно? Верно? — Насупившись, он бросил угольки и сел. — Может, выпьем немного вина? Иногда в голове что-то смещается… Поэтесса… Стихи…

Гумилев отказался пить, и Модильяни налил себе в стакан виноградного вина из оплетенной кукурузными листьями бутыли:

— Матушка иногда присылает из Ливорно.

Помолчали, и он вдруг стал декламировать, словно про себя, продолжая наносить на бумагу быстрые линии: