Луначарский - Юрий Борев Страница 21

27 октября он пишет жене: «Для меня он (захват власти. — Ю. Б.) был неожиданным. Я, конечно, знал, что борьба за власть Советов будет иметь место, но что власть будет взята накануне съезда — этого, я думаю, никто не знал. Может быть, даже ВРК решил перейти в наступление внезапно, из страха, что, занимая чисто оборонительную позицию — можно погибнуть и погубить все дело. Переворот был сюрпризом и со стороны легкости, с которой он был произведен… положение страшно опасно и ответственно. Повторяю — несколько дней до конца. Выходом была бы демократическая коалиция. Я, Зиновьев, Каменев, Рыков за нее. Ленин, Троцкий — против… оборонцы… так же мало способны пойти на компромисс, как наши левые большевики». (Вопросы истории КПСС. 1991. № 2. С. 45, 46.)

28 октября он пишет жене: «Я пойду с товарищами по правительству до конца. Но лучше сдача, чем террор. В террористическом правительстве я не стану участвовать… Лучше самая большая беда, чем малая вина».

29 октября: «Ясно одно — с властью у нас ничего не выходит. Одни мы ничего не сумеем наладить. Сойдутся ли социалисты на чисто демократическом министерстве? — Не знаю. Но вне этого, — должно быть, кроме гибели для революции, ничего нет. К тому же я глубоко не сочувствую некоторым мерам. Например, длительному запрещению не только буржуазной, но и социалистической печати… Погибнуть за нашу программу — достойно. Но прослыть виновником безобразий и насилий — ужасно… Пусть сорвемся: декреты о мире, земле и контроле над производством народ не забудет».

Несмотря на все небезосновательные сомнения и колебания, Луначарский включается в работу и отдает ей все силы. В декабре 1917 года он пишет Горькому о революционных событиях и начале своей деятельности на посту наркома просвещения: «Да, этому делу я отдаю всю кровь и весь ток нервов и с никогда еще не переживавшимся мною напряжением сил, работая по 20 часов в сутки, я мало-помалу, словно прокладывая туннель сквозь гранит, продвигаюсь вперед».

Взятие Зимнего оказалось для Луначарского неожиданностью. Он непосредственно не участвовал ни в подготовке, ни в ходе этого исторического действа. Луначарский считал, что страна находится на краю гибели. 25 октября 1917 года жизнь в Петрограде, в России, во всем мире перешла на световую скорость. Произошло убыстрение исторического времени. Это станет судьбой всего XX века. Произошло спрессовывание пространства мира, когда многое из его ближайшей судьбы, и судьбы всего XX столетия, вдруг начало решаться и определяться в Смольном и на площади перед Зимним дворцом, где сосредоточились готовые к штурму отряды красногвардейцев, солдат и матросов. В грандиозном космосе октябрьского Петрограда временем исторического движения становятся не века, а часы и минуты. В эти часы смены власти, часы, равные целой эпохе, длившейся всего лишь немногим более суток, крупная личность нашего героя, Луначарского, на это время теряет свои исторические очертания и мельчает в масштабе. Все в этом космическом пространстве предстает в ином измерении, высвеченное огненным светом Октября. Сегодня многие говорят, что Октябрь был не революцией, а переворотом. Можно не одобрять это событие и полагать, что оно сыграло только разрушительную роль в жизни нашей страны, но даже в этом случае нельзя не видеть, что это не переворот, а революция. Октябрь протекал не как переворот в каком-нибудь Михайловском дворце, разворачивающийся в его кулуарах и завершающийся в спальне самодержца. Октябрь прокатился по всей стране и не просто сменил одну властную элиту на другую (именно это характеризует переворот, который далеко за пределы дворца не выходит). Октябрь сменил существо власти, характер и принадлежность собственности. Он был глубочайшим историческим качественным изменением всей жизни и страны, и мира. Можно взвешивать, сколько зла и сколько добра принес Октябрь России. Однако с Западом все более определенно: Октябрь спас Запад от потрясений. Западная властная элита имела богатый опыт правления и гибкого приспособления к постоянно меняющимся обстоятельствам. Увидав на примере России, к чему приводит общество массовой нужды, богатая часть общества поняла, что, соблюдая свои интересы, надо делиться с малоимущими, надо не жадничать и создавать общество массового потребления. Парадокс состоит в том, что Россия благодаря ненавистному на Западе Октябрю в очередной раз спасла Запад от нестабильности, спасла от народного гнева.

Сегодня от телеведущего и от депутата Думы, от интеллигента-демократа, «упропагандированного» простолюдина и от комментатора радио «Свобода» можно услышать гневные филиппики в адрес Октября. Он-де результат авантюрной безответственности большевиков. Это, мол, был почти без усилий, случайно происшедший удачный захват власти. И все же нельзя сколько-нибудь полно применить к Октябрю знаменитую пушкинскую формулу: «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный». О да! Беспощадный! И то не сразу. Чем большее сопротивление новой власти нарастало из месяца в месяц и чем более широкие и глубокие слои измученного войной и нуждой населения захватывало революционное действие, тем более и более нарастали беспощадность и жестокость. А бессмысленный ли? Да, много стихийного, инстинктивного, массово-подсознательного было в этом революционном действе, вскоре переросшем в гражданскую войну. Все это так. Однако все же это действо стратегически не было бессмысленным и исторически не оправданным. Капитализм как господствующий строй в XIX веке и начале XX века так или иначе осуждала, отрицала, порицала, отвергала вся или почти вся мыслящая элита мира, все великие деятели культуры. Нет, это было осознанное движение души не только Маркса и Энгельса. Это было ясно выраженное в творчестве убеждение и Пушкина, и Толстого, и Достоевского, и Чехова, и Диккенса, и Стендаля, и Бальзака, и Флобера, и Гофмана, и Марка Твена, и Джека Лондона. Идеи марксизма, даже если посчитать их полностью не оправдавшими себя исторически, лежали в основе Октября и делали это действо, безусловно, не бессмысленным, а напротив, исторически осмысленным. Более того, вся тогдашняя культура осмысляла существующее положение как противочеловечное. Ставился великий исторический эксперимент: Россия искала выход для всего человечества из безысходной капиталистической ситуации. В. Брюсов писал: «…Всех, кто меня уничтожит, / встречаю приветственным гимном». Этот эксперимент проявил себя противоречиво. Он включал в свое поле и жестокость ГУЛАГа, и героизм победы над фашизмом, и произвол цензуры, и огромные средства, брошенные в культуру, и загубленные жизни или судьбы художников, и великие достижения культуры, поощряемые государством. Через семь десятилетий этот эксперимент завершился развалом СССР и отрицанием роли Октября. Однако последнее — явная неправда. Октябрь спас Россию от распада, который состоялся бы на семь десятилетий ранее. Не очень развитой социализм в СССР все же состоялся. Он помимо всех известных и раскрученных в постсоветской прессе реальных недостатков и пороков имел и всем известные, но затушеванные в той же прессе достижения. Да, СССР через 72 года после Октября распался. Даже если считать, что социализм не состоялся или состоялся, но оказался абсолютно порочным в моральном, экономическом, социальном отношениях, как это принято считать сегодня, то этот отрицательный исторический результат все равно высокоценен. И в истории, и в науке отрицательный результат эксперимента очень ценен, и в известном смысле не менее ценен, чем положительный результат.