Атаман - Валерий Поволяев Страница 21

Он не рассчитывал, что бывший часовщик ответит взаимностью — пришедший был немцем, а немец немца выдавать не станет.

Незваный гость молча подвигал из стороны в сторону нижней челюстью — соображал... Семенов понял — настаивать не надо, хотя ответ может быть всякий. В том числе и с выстрелами. Война на то и война, чтобы на ней стреляли. Выстрелы в Руде могут загрохотать в любую секунду,

— На нет и суда нет, — произнес сотник миролюбиво.

— Я очень хорошо отношусь к русским, — наконец проговорил пришелец, вздохнул, глаза его затуманились — видно, с Россией у него были связаны хорошие воспоминания.

Пауза была затяжной.

— Весьма похвально, — произнес Семенов.

Пришелец повернулся к улице спиной, приблизил лицо к сотнику, проговорил тихо и совершенно бесцветно:

— В третьем доме с краю находятся два немецких офицера.

Сотник присвистнул:

— Застряли, значит, голуби...

— В общем, вы... ваше дело военное, вы тут разбирайтесь, а я топайт дальше. — Бывший часовщик обстукал клюкой землю перед собой, словно пробовал ее на твердость, и, не прощаясь, двинулся дальше.

Некоторое время был слышен стук его клюки, а потом он стих.

Белов, сидевший на корточках у пламени, проводил пришельца взглядом и вскочил на ноги:

— Разрешите мне, ваше благородие... Я мигом растрясу эту перину.

— Погоди, Белов, — осадил его сотник. — Рано пока. Минут двадцать выждем. Иначе мы выдадим этого мастера вместе с его часами и вообще со всеми потрохами.

Через двадцать минут Белов, взяв с собою двух дружков, Лукова и Никифорова, неспешно двинулся по улице. Винтовки все трое держали на весу, патроны сидели в патронниках — в любую секунду казаки были готовы стрелять. Лица казаков имели одинаковое отсутствующее выражение, лишь в глазах поблескивало любопытство. С одной стороны, им интересно было увидеть, как живут люди в чужой стороне, с другой — по телу полз холодок, предупреждающий об опасности, все-таки они находились на войне.

— Богато живут, — завистливо произнес Луков, — нам бы так.

— Придет время — и мы заживем так же, — убежденно заверил приятеля Белов, — в России ведь как — то понос, то золотуха, то война с Японией, то плохая погода, то барин вдруг оказался круглым дураком. Для того чтобы было хорошо, надо, чтобы все это совместилось. Когда совместится — все будет великолепно.

— Такого не будет никогда.

— Не скажи, друг сердечный, построим дороги — станем жить как кум королю. — Белов засмеялся.

Луков не выдержал, выругался беззлобно:

— Болтун!

Дом, где находились немецкие офицеры, казаки взяли в клещи — выйти из него незамеченным было невозможно, главный вход выводил на широкую, застекленную до самой крыши веранду, хозяйственная дверь, в русских подворьях считающаяся черной, была не в задней стене, как положено, а в боковой части дома, хорошо видимой с улицы, от этой двери к сараю, увенчанному высокой двухскатной крышей, будто боярской шапкой, вела темная, хорошо натоптанная дорожка — там находился сортир. Было слышно, как в сарае нервно квохчут куры.

Окна дома, завешенные легкими шторками, были темны и безжизненны. Ни одна из шторок не шелохнулась, когда казаки подошли к дому.

Белов дал команду остановиться, едва приметно примял рукой воздух — стойте, мол, здесь, — а сам, пригнувшись, беззвучно влетел на крыльцо и вошел в дом.

Было тихо. На высоком, веретеном вытянувшемся к небу тополе шебуршали мелкие розовогрудые птахи, очень похожие на наших снегирей, да о чем-то негромко и важно переговаривались несколько ворон.

Прошло минуты три... пять минут — ничего, кроме птичьего шебуршанья да миролюбивого бормотка ворон, не было слышно. Никифоров недоуменно переглянулся с напарником — уж не пришибли там их приятеля?

Прошла еще пара минут. Воздух словно загустел, стал холодным, появилось в нем что-то звенящее, тревожное, будто где-то рядом натянулась гитарная струна и ветер, прилетающий с недалекого поля, играл на ней свою печальную песню. Луков вздохнул, переступил с ноги на ногу и решительно взял винтовку наперевес:

— Что-то случилось. Надо выручать братку,

Никифоров ухватил его за рукав, мотнул головой, останавливая.

— Ты чего? Убьют немцы Белова...

Луков не ответил, Никифоров продолжал держать приятеля за рукав.

Прошло десять минут.

Дверь с треском растворилась, на веранде показался Белов, живой и невредимый, повел стволом винтовки в сторону, освобождая проход:

— Пожалуйте, ваши благородия!

На веранду вышли два офицера — одетые по-зимнему, в шинелях с меховыми воротниками, затянутые в ремни, оба в пенсне, носатые, бледнокожие, похожие друг на друга, словно близнецы-братья.

— Чего так долго? — Луков потопал сапогами по снегу. — Мы чуть дуба не дали, тебя ожидаючи.

— Да вот, их благородия изволили затяжно собираться, все капризничали. — Белов толкнул одного из офицеров прикладом винтовки в спину, под лопатки. — Шагай, шагай, клешнястый!

Казаки повели офицеров к костру. Те шли молча, горбились, когда замечали, что из окна кто-то пытается рассмотреть, кого ведут. Под роскошные каскетки у офицеров были натянуты аккуратные, связанные из верблюжьей шерсти подшлемники с утолщенными наушниками.

— Нам бы такие! — произнес Луков, с завистью глядя на наушники.

Белов хмыкнул:

— Может, тебе еще теплый ночной горшок, подогреваемый дровами, выписать со склада? На что заришься, черная кость? Hoc не дорос! Вот отрастишь себе шнобель, как у этих немаков, — тогда и получишь право на шерстяные наушники.

— Можно пристрелить их, а наушники снять.

— Тебе сотник за такие речи оторвет все, что висит ниже подбородка — ноги, руки и все остальное. Я и сам немаков не люблю, но стрелять в пленных не позволю.

Увидев пленников, сотник Семенов поднялся и, нависнув над костром, похлопал в ладони: «Браво!», потом гостеприимно повел рукой:

— Садитесь, господа хорошие!

Пленные угрюмо смотрели на него и молчали.

— Садитесь, садитесь, в ногах правды нет.

В глазах пленных возник страх — они не понимали, о чем говорит русский офицер. Семенов, усмехнувшись, пояснил:

— Это пословица такая... Садитесь, садитесь. Зитцен зи битте!

Услышав несколько знакомых слов, пленные приободрились. Один из них неожиданно вскинул голову, разом становясь похожим на жирафа, и проклекотал:

— Я буду жаловаться!

Семенову сделалось весело, он рассмеялся, показывая мелкие чистые зубы!

— Кому жаловаться? Кайзеру Вилли? До Вильки это дело не дойдет. Нашему государю императору? Тоже бесполезно. Так что пишите бумажку, мы ею подотрем задницу самому прожорливому коню. Так что садитесь, господа, пока приглашают.