1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров Страница 21

После суда от шестерых осужденных поступили жалобы, в которых они категорически отрицали правильность обвинения их в антисоветской деятельности. Но разбираться не пожелали и в соответствии с приговором суда всех их отправили в тюрьму. И тут наступил Тридцать седьмой год. И все семеро – без всякого производства предварительного следствия, по постановлениям тройки УНКВД по Ленинградской области от 9 и 10 октября 1937 г. – были расстреляны. Приговор этот был отменен, и все безвинно расстрелянные были посмертно реабилитированы 14 июля 1956 г.79

Как бы власти ни «секретили» факты этих судилищ и расстрелов, люди о них все же узнавали. А уж об арестах и говорить нечего. Легко себе представить, какое ужасное воздействие все это оказывало на самочувствие ученых. Примерно в середине апреля 1937 г. мне довелось сдавать очередной экзамен по «Истории СССР» члену-корреспонденту АН СССР Б.Д. Грекову (он на истфаке ЛГУ вел этот курс). И я тогда был страшно удивлен его видом – он сидел, вперив взор в окно, вроде слушал и не слышал. И вообще впечатление было такое, что он не экзамен принимает, а думает свою, какую-то горькую думу. Он уже тогда был сед, а мне шел всего 20-й год, и это впечатление быстро рассеялось. А вот совсем недавно все сошлось… По сообщению доктора исторических наук Н.А. Горской, в начале апреля 1937 г. к директору Историко-археографического института АН СССР в Ленинграде Б.Д. Грекову пришел секретарь парторганизации Г.В. Абрамович со страшной вестью: накануне ночью были арестованы сразу несколько сотрудников института. Потрясенный этим, Борис Дмитриевич, обращаясь к секретарю парторганизации и указывая на портрет Сталина на стене (а эти портреты тогда где только не висели), воскликнул: «Вы же партийный человек, объясните мне, что происходит, что ему надо!»80.

Проходит менее трех месяцев, и всемирно известный физик П.Л. Капица 10 июля 1937 г. пишет в письме И.В. Сталину: «С наукой у нас неблагополучно. Все обычные заверения, которые делаются публично, что у нас в Союзе науке лучше, чем где бы то ни было, – неправда. Эти заверения не только плохи, как всякая ложь, но еще хуже тем, что мешают наладить научную жизнь у нас в стране»81. Написать на бумаге такое Сталину и остаться в живых мог в то время, наверное, лишь один Петр Леонидович Капица. И его документальное свидетельство бесценно. Такое вот в те годы было положение, такая атмосфера царила в советской науке.

Об атмосфере в промышленности можно судить хотя бы по ростовскому заводу «Ростсельмаш». Уже в ноябре 1936 г. здесь был арестован начальник цеха уборочных машин Г.И. Иванков, в январе 1937 г. – начальник конструкторско-экспериментального отдела В.И. Алексеев, начальник спеццеха № 1 М.Т. Борщев, заведующий техническим отделом спецотдела В.А. Каленко, механик сталелитейного цеха А.Г. Козлов, помощник заведующего производством М.Г. Нестеренко, исполняющий обязанности директора завода С.С. Равва. В апреле 1937 г. новая «порция» арестов – старший мастер инструментального отдела Я.И. Борценко, начальник инструментального цеха К.П. Бреславский, главный бухгалтер завода Н.А. Гринштейн, начальник колесного цеха Г.М. Любович, заместитель начальника механического цеха Г.И. Марголин. В мае – июне 1937 г. арестовываются начальник технического отдела А.А. Барятинский, начальник смены колесного цеха И.Н. Кухарец, начальник отдела капитального строительства Г.Л. Мацеевич, начальник отдела технического контроля цеха комбайнов П.А. Наседкин, главный механик завода В.А. Тихомиров, начальник конструкторского бюро инструментального отдела А.Н. Хобта; в июле – августе: главный энергетик завода Е.В. Митрофанов, старший технический инспектор цеха комбайнов Д.Г. Никулин, заместитель начальника кузнечно-прессового цеха С.В. Смирнов, мастер секции «Аяксов» кузнечно-прессового цеха И.И. Трубчанинов. И все до единого эти ответственные руководители жизненно важных подразделений завода были расстреляны в 1937 г. И все они посмертно реабилитированы82. И это еще далеко не полный перечень безвинно арестованных и осужденных на одном только заводе. Вот и представьте себе, дорогой читатель, какая же именно атмосфера уже в ноябре 1936 г. установилась на этом прославленном ростовском заводе, среди остававшихся «на свободе» большинства заводчан…

Справедливости ради необходимо заметить, что уже осенью 1936 г. Сталин и ЦК были, очевидно, в какой-то мере напуганы самым настоящим шквалом ненависти, взметнувшимся на местах против многих хозяйственных руководителей – «вредителей». Осенью 1936 г. из ЦК ВКП(б) была дана специальная телеграмма, осаживающая Днепропетровский обком КП(б)У, под призывы о бдительности которого чуть-чуть не расстреляли в августе 1936 г. директора Криворожского металлургического комбината Я.И. Весника. Когда в Перми стали «добираться» до директора другого завода, туда полетела такая вот телеграмма: «Пермь, секретарю горкома т. Голышеву, копия завод N… Побережскому» и лично сообщил первому секретарю Свердловского обкома ВКП(б) И.Д. Кабакову, что: «До ЦК дошли сведения о преследованиях и травле директора моторного завода Побережского и его основных работников из-за прошлых грешков по части троцкизма. Ввиду того, что как Побережский, так и его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным доверием у ЦК ВКП(б), просим вас оградить т. Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия. О принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б). Секретарь ЦК Сталин. 25 декабря 1936 г.»83

Однако в данных случаях даже телеграммы ЦК ВКП(б) за подписью самого Сталина спасли уже намеченные жертвы лишь на какое-то время. Я.И. Весник был расстрелян в ноябре 1937 г., бригинженер А.И. Побережский в июле 1938 г. осужден к 10 годам заключения и умер там в 1944 г.

Уже к концу 1936 г. нередко живые стали завидовать умершим. Варлам Шаламов вспоминал, как в декабре 1936 г. его родственница на поминках только что умершего мужа сказала задумчиво:

«– В сущности, Володя был счастливый человек.

– Почему вы так думаете?

– Ну, никогда в тюрьме не сидел»84.

Ощущение какой-то безнадежности, беспомощности перед надвигавшимися событиями, невозможности изменить свою жизнь охватывало и некоторые слои лишенной паспортов сельской молодежи. Вот лишь одна российская вариация вечной темы о Ромео и Джульетте образца Тридцать седьмого года. В деревне Заозерье Лужского района Ленинградской области работала младшим конюхом колхоза А.А. Пожарнова. 26 марта 1937 г. она подала заявление с просьбой отпустить ее «в школу летного дела». Но правление колхоза отказало ей «за отсутствием средств и рабсилы в колхозе». В это время в краткосрочный отпуск прибыл ее друг-краснофлотец М.А. Багров. 1 апреля они пошли якобы на охоту, а в действительности, как говорилось в спецсообщении особого отдела НКВД, «легли, обнялись и Багров сначала выстрелил в сердце и убил Пожарнову, а вторым выстрелом убил себя». И был-то у них лишь старенький проржавевший наган с тремя патронами. На месте их гибели нашли пять предсмертных записок. Миша и Тося просили похоронить их в одном гробу. Краснофлотец Багров, имевший за время службы лишь благодарности, писал своему другу Васе: «Навсегда до свиданья, я больше жить не хочу». В одной из записок Тоси Пожарновой говорилось: «Дорогие родители, почему я вас покидаю, так как в этом колхозе жить продолжать не могу. Неужели я за шесть лет не заслужила справки, и я больше кончаю жить на свете…» И подобная трагедия не была исключением. Только в одном этом сельсовете за год с небольшим зарегистрировано 13 самоубийств, из них лишь одно без смертельного исхода85.