Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие - Сергей Плеханов Страница 21

Появление таких горе-солдат в столице стало возможным потому, что император приказал гвардейским частям занять позиции на фронте. И здесь он поступил согласно присущим ему понятиям благородства: если страна сражается, лучшие войска не должны отъедаться в тылу, охраняя особу самодержца и его семью, их место на переднем крае. Впоследствии это решение ставилось в вину Николаю II. Но можно ли винить государя в том, что он считал своих соотечественников лучше, чем они оказались на деле? Ведь это был человек той культуры, которая воспитывала в каждом понятие святости и нерушимости данного слова. И царь был спокоен за тыл – ведь «народные избранники» поклялись в священном единении с правительством ради достижения победы.

После удач летней кампании 1916 года, с наступлением непогоды и холодов война приобрела позиционный характер. Безделье – не лучшая школа стойкости для вооруженных масс людей. Такие радостные вести, как скандал в Думе с выступлением Милюкова – желанное развлечение для новоиспеченных господ офицеров. «Благородия» и с солдатиками готовы поделиться новостями. Когда 16 декабря 1916 года группа заговорщиков убила Григория Распутина, это стало поводом для новой волны слухов, порочащих династию.

Потрясенный этим преступлением, император отбыл из Ставки в Петроград. Активных боевых действий по всей линии фронта не было, и царь отпустил в долговременный отпуск начальника штаба генерала М. Алексеева. В отсутствие их обоих руководство войсками осуществлял генерал В. Гурко.

Продолжительное пребывание Николая II в столице завершилось 22 февраля 1917 года. Все это время обстановка и в тылу и на фронте была спокойной, и поэтому то, что с отбытием государя в Ставку в столице немедленно начались массовые беспорядки, невольно озадачивает: создается впечатление, что кто-то выжидал, пока император уедет и управление столицей окажется в руках безвольного истерика А. Протопопова, незадолго перед тем принявшего пост министра внутренних дел. Этот деятель партии октябристов, несколько лет занимавший должность товарища председателя Государственной Думы, сыграл роковую роль в судьбе страны и династии. Назначая его, царь полагал, что тем самым умиротворит оппозицию, хотя и понимал ничтожество нового министра. Возможно, он задумал какую-то политическую комбинацию, в которой Протопопов должен был сыграть служебную роль: дискредитировать саму мысль о дальнейшем выдвижении в состав правительства «лиц, облеченных доверием общества». Но время для таких маневров было упущено.

Весь январь и февраль в думских фракциях, в Военно-промышленном комитете, салонах элиты зрели планы заговоров с целью свержения монарха и захвата власти. Рассматривались и варианты террористического акта против царской семьи, и военного путча. Одновременно росли продовольственные затруднения в столице. Хотя неоднократные проверки властей удостоверяли факт того, что запасы муки и других продуктов вполне достаточны. Вопрос о саботаже тогда никому и в голову не приходил, такого Россия никогда не знала.

Как бы то ни было, в тот же день 23 февраля, когда царь прибыл в Ставку, в столице начались забастовки из-за недостачи хлеба. Генерал С. Хабалов, командующий войсками Петроградского военного округа, немедленно заявил в обращении к населению, что хлеба в достатке, и поставил абсолютно точный диагноз происходящего: «Волнения вызваны провокацией». Но противник, судя по всему, подготовился на этот раз как никогда хорошо. Еще не были забыты миллионы листовок с ноябрьской речью Милюкова, а народ уже распалялся от новых панических слухов, наводнивших в одночасье столицу.

Через четыре дня после начала хлебного бунта власть рухнула. Трудно представить себе, что думал император в те роковые 100 часов, когда из Петрограда сплошным потоком шли телеграфные депеши о нарастающем кризисе. Возможно, сама неожиданность этого обвала забастовок и уличных шествий могла породить у него недооценку событий. Уехать из сонного, как бы замерзшего тылового Петрограда, и через час по выходе из поезда получить известие о массовых беспорядках?.. Быть может, царь со свойственным ему хладнокровием какое-то время пытался определить: не продиктованы ли эти сбивчивые донесения обычным паникерством?

Только к исходу вторых суток он телеграфировал Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай». Но из-за ошибок, допущенных политическими и военными руководителями, отвечавшими за охрану порядка в городе, был утрачен контроль над ситуацией…

2 марта члены Государственной Думы А. Гучков и В. Шульгин прибыли в Псков, где находился поезд царя. Здесь, в расположении штаба Северного фронта император и его свита оказались после того, как им не удалось пробиться в Петроград – железные дороги были перекрыты!

Депутаты, уполномоченные Думой добиваться отречения императора от престола, привезли заготовленный проект манифеста. Царь отредактировал текст: вместо отречения в пользу сына, он назвал своим преемником брата Михаила Александровича, популярного в армии. Решению предшествовал телеграфный обмен мнениями между начальником штаба Ставки генералом Алексеевым и командующими пяти фронтов и двух флотов. Все, кроме адмирала Колчака, ответили утвердительно на запрос о желательности отречения государя в пользу сына.

В этот день император записал в своем дневнике: «Кругом измена, и трусость, и обман». Генералы, под командованием которых находились двенадцать миллионов солдат, пальцем не пошевелили ради спасения государя, на верность которому принесли присягу. Загадка? Нет, логический итог предшествовавшего развития событий.

Двухлетняя закулисная деятельность Прогрессивного блока в Думе, сколоченного из представителей разных партий, имела целью, как выяснилось, не только сплочение тыловой оппозиции. Возведенная политическая постройка имела еще один невидимый этаж, и он был гораздо обширнее видимых структур. Не только партии, земские общества, союзы промышленников и организации рабочих имели свои соты в подпольном лабиринте. Высшее командование армии также оказалось причастно к невидимой деятельности, кипевшей на этом этаже. Князь Г. Львов, возглавлявший гуманитарную помощь в тылу, и совмещавший ее с руководством всероссийской масонской ложей, оказался в неожиданно близких отношениях к генералу М. Алексееву, устроившему телеграфный референдум, и к генералам А. Брусилову и Н. Рузскому, отбарабанившим согласие на отречение…

По сообщению монархического журнала «Луч света», издававшегося русскими эмигрантами, генерала Рузского приметили в парижской ложе «Космос». Но такое свидетельство могут посчитать слишком пристрастным. Поэтому предоставим слово поэту, далекому и от политики вообще, и от консервативных политических деятелей в частности – Андрею Белому. В своих «Воспоминаниях об Александре Блоке» он ссылался на некую Минцлову, которая задолго до мировой войны стала объектом внимания масонов-мартинистов: «менялись, являлись откуда-то наблюдающие за нею «шпики», появлялись какие-то темные оккультические «татары», и появлялись: не одобрявшие ее деятельность мартинисты, расширившие-де влияние среди избранного петербургского общества и среди иерархов; мне помнится, как она сообщала, что будто бы она имела беседу с одним из великих князей, мартинистом, что будто бы этот последний поставил вопрос, как нам быть с нашей родиной и что делать с царем Николаем Вторым».