Признания мои и комиссара Мегрэ - Жорж Сименон Страница 21
Признания мои и комиссара Мегрэ - Жорж Сименон читать онлайн бесплатно
Я, как и обещал заранее, говорил в основном о себе, за что и прошу у вас прощения, но, главное, прошу понять: если я так делал, то лишь потому, что ничего другого и не мог сказать.
Роман – это не просто искусство, а уж менее всего профессия. Прежде всего это страсть, которая целиком овладевает вами и порабощает.
Наконец, это потребность; возможно, потребность убежать от себя, жить, хотя бы некоторое время, по своей охоте в мире, по своему выбору.
И кто знает, не является ли он к тому же – и главным образом – способом избавиться от своих призраков, дав им жизнь и вытолкнув в мир?
Вот, без сомнения, причина, по которой не выбирают, каким быть героям – веселым или грустным, беспокойным, мрачным или безмятежным.
Итак, роман – все это вместе, а для того, кто его пишет, он еще и Освобождение.
Так что теперь вы понимаете, что романист ни о чем другом и не способен говорить?
В манере русского фильма
Низкий женский голос, испуганный шепот:
–Кризис…
Твердые и суровые лица крестьян крупным планом на фоне пшеничных полей:
–Кризис…
Безработный бредет по шахтерскому поселку мимо черных труб, смотря в землю, чтобы не видеть того, что его ждет:
–Кризис…
Темп ускоряется, глухой, неотвязный: шум поезда, и в стуке вагонов слышится:
–Кризис…
Под аккомпанемент странноватой музыки проносятся беспорядочные кадры. Иногда шум заглушают голоса, но только для того, чтобы снова повторить:
–Кризис…
В кадре вагон поезда на пневматических колесах: Париж – Лилль, Париж – Рубе, Париж – Туркуэн. Силуэты пассажиров. Это северяне – высокие, крепкие, светловолосые.
–И что министр?
–Да он ничего в этом не понимает…
–А немецкие заказы на пятнадцать миллионов?
Поезд глухо выстукивает:
–Кризис… Кризис…
–Моль уже закрыл завод?
–Говорят, у Депра уволили шестьсот рабочих…
–А что в Мюлузе?
–С Мюлузом – все. С Кольмаром тоже. О них уже и речи нет.
Поезд идет по прекрасному Компьенскому лесу. Наплыв камеры. Другой поезд. Скорый Бордо – Париж. Вагон-ресторан. Стук вилок и подпрыгивающих тарелок.
–Господа, еще филе в мадере?
–Кризис… Кризис…
–Дебросс погорел?
–Да, пятнадцать миллионов в трубу…
И здесь такие же напряженные лица, но твердость чисто британская: бордосские торговцы помнят, что они потомки англичан.
–Мы продали в Рошфор по двадцать пять франков за гектолитр.
–Безье требует компенсацию за выкорчевку лоз.
–Тунис начал…
Едет поезд. Ему навстречу другой.
–Замша по три франка пятьдесят за фут…
–На рынке в Страсбуре кожа…
–Тем не менее завод уже три года закрыт.
Вокруг нас все разговаривают о коже, шкурах, обуви…
–Юре еще выдает две тысячи пар в день.
–Неужто?– сомневается какой-то скептик.
–Вот если бы правительство…
–В Меце дело дрянь…
Обувь – это Лимож, это Мец, Марсель, Бельвиль, Роман, Фужер, Ним и Тулуза.
За окнами скорого темнеет. В пропахшем рыбой Булонском поезде слышится:
–С торгов пошла «Мария Терезия»…
–Это тот самый траулер, который шесть лет назад стоил миллион?
–А продали за двадцать пять тысяч.
–Кризис… Кризис…
У торговца недвижимостью на улице Аркад машинистки по целым дням выстукивают:
«Продается красивый замок с парком…» «Прекрасный исторический замок…» «Двести тысяч, триста, четыреста…»
–Кризис… Кризис…
Эльзасские машиностроители, директора металлургических заводов, торговцы скотом, мелкие ремесленники…
Судебные исполнители сбились с ног. Пачки описей имущества. Человек знает, что его ждет. Но суды не торопятся:
–Не нажимайте! Терпение, терпение!
Во Дворце правосудия в сейфах скапливаются тысячи чеков без обеспечения.
–Кризис… Кризис…
У меня раскалывается голова, сердце болит от этого вагонного скрежета, от всех этих людей, которые разговаривают, кричат, жалуются, угрожают.
–Кризис…
Вот уже много недель подряд я езжу с Севера на Юг, из Булони в Лимож, из Марселя в Страсбур, из Нанси в Бордо, останавливаюсь на фермах, в мастерских, у зеленщиков и нотариусов.
–Кризис? Банкротство?
С тех пор, как все кругом заговорили о кризисе и банкротстве, я хочу все-таки знать, чем же это кончится. Чем все это кончится для Франции, понимаете?
–Так вы говорите, кризис?..
–Ах, не надо об этом! Это ужасно!
–Вы разорены?
–Ну, не то чтобы…
–Так сколько вы нажили с тысяча девятьсот двадцать пятого по тридцатый год?
–Но позвольте…
–А сколько потеряли за это время?
–Но…
–А сколько выручили за каждую тонну обработанного сырья?
–Но…
–Так во сколько, говорите, вам обошелся товар, который вы продаете за десять франков? И давно ли вы почувствовали в себе крупного промышленника и коммерсанта? А деньги где взяли? И что у вас останется, когда кризис кончится? Вы, надеюсь, позаботились о том, чтобы как-то удержаться на плаву? А что вы сделали, чтобы во Франции царил порядок?
У меня ватные колени, тяжелая голова, сухо во рту. Я измеряю километры от завода к заводу: одни пусты, как соборы, другие еще гудят. Я спорю, слушаю, смотрю вокруг и даже умудряюсь шарить по закоулкам.
–Кризис… Кризис…
Из Парижа он казался мне отвратительнейшим из чудовищ. Я видел, как вокруг под грохот машин и крики ужаса рушатся мир и цивилизация.
Зерно, которое… Вино, которое… Шерсть… И медь… И корабли… И что хуже всего…
Я совершенно спокоен, только где-то в уголках глаз затаилась робкая искорка иронии.
–Видите ли, кризис – это…
Только не приписывайте мне того, чего я не говорил. Разве я сказал, что кризиса нет? Более того, я готов совершенно искренне прослезиться над участью тех, кто…
Но, в конце концов, есть кризис и кризис, есть жертва и жертва. Когда в детстве я случайно толкал моего младшего брата, а происходило это в полукилометре от дома, он только зло смотрел на меня и шипел:
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments