Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман Страница 21

– Что это? – спросила я, ожидая в ответ услышать что-то про посадки прошлого года и гадая, не появится ли у нас еще один розовый куст.

– Я ошиблась, – расстроенно ответила бабушка. – Думала, это просто сорняк.

– А что это? – переспросила я уже с большим любопытством.

– Логанова ягода ^[21]. Не знаю, как я ее пропустила. Видела ведь множество таких в детстве. Сразу надо было понять.

Я сразу поняла весь ужас ситуации. Уже слишком поздно: когда кустик еще только рос, его можно было вырвать, но маленькое деревце, способное дать плоды, нельзя срезать или выкорчевать. Еврейская традиция запрещает как-либо мешать росту плодовых деревьев.

С годами логанова ягода заполонит сад, и бабушке оставалось только позволить ей это сделать. Через некоторое время ее кусты вытянулись выше крыши нашего двухэтажного крыльца. Три года все вокруг усыпали фиолетовые плоды, пока нам не разрешили собирать и есть их. А дерево росло, становилось все более голодным и жадным, забирало питательные вещества из почвы и солнечные лучи. Годы шли, наш сад погибал. Тюльпанов вырастало все меньше, ирисы совершенно исчезли. Бабушка видела все это, и, хотя она не произнесла ни слова, я заметила, как она все реже и реже выходит в сад, который когда-то обожала. Плющ, лишенный ухода, постепенно разросся на когда-то аккуратных дорожках, сорняки столпились по краям участка и начали атаковать середину, – и то были не какие-то невзрачные ростки, а выносливые, широколистные бруклинские растения с толстыми стеблями, которые, казалось, моментально вытянулись до размеров деревьев и накрыли двор вечной тенью. Когда стало ясно, что никто не станет корчевать сорняки, я спустилась в сад, чтобы сделать это самой. О садоводстве я ничего не знала: бабушка учила меня любить растения, но не заботиться о них. Я выдергивала сорняк за сорняком голыми руками, но на их место готовы были тут же прийти новые ростки. Баби наблюдала за моими трудами с крыльца, думая, что я делаю это ради нее.

– Не нужно, овечка, – сказала она, назвав меня привычным ласковым прозвищем. Вот только дело было не в ней. Я отчаянно пыталась спасти единственную в своем детстве сказку наяву, единственное красивое место, которое видела, взрослея в этом богом забытом уголке Бруклина. И я продолжала тянуть упрямые стебли, и в глазах, раздраженных пыльцой, стоял туман, и в носу щипало от резкого запаха сока, брызгавшего из стеблей на землю. Так я прополола весь задний двор, который теперь напоминал место бойни: на месте сорняков в мягкой земле зияли пустоты и вмятины. «Ну и ладно, мы их заполним», – подумала я. К тому моменту я уже подросла, зарабатывала на жизнь тем, что сидела с детьми, и могла купить новые растения, которые займут место вредителей. «Гортензия, например, смотрелась бы тут отлично. И пара кустов дицентры. Придется купить средство для борьбы с сорняками. И я буду выдергивать их, даже если это меня убьет».

После я направилась к молодым плетистым розам, сморщенным и печально поникшим там, где ослабла поддерживавшая их веревка. Примотала их куском металлической проволоки к забору и попыталась привести ползучие стебли в вертикальное положение – впрочем, безуспешно. Проволока спружинила и распрямилась, вспоров заостренным концом кожу на моей ладони. Из царапины полилась кровь, но я сдержалась и не вскрикнула, чтобы не заметила бабушка. Попросить ее принести садовые перчатки мне в голову не пришло.

Как же я хотела, чтобы она спустилась с крыльца и присоединилась ко мне, как это было раньше. Но то время, казалось, навсегда прошло. Как бы я ни старалась все исправить, бабушка отреклась от сада и не изменила своего мнения. Она хорошо умела отказываться от того, что любила, ведь в ее жизни и так хватало потерь.

От нее, вероятно, я и унаследовала глубоко укоренившееся умение отрекаться. Теперь мне было больно любить что-то, хотя я хотела отдаваться этому чувству, не боясь разочарований, хотела снова и снова вкладывать в него всю свою энергию, но куда привычнее и проще оказалось отказываться и выкорчевывать, раз за разом выкорчевывать, отрезать, отбрасывать. Когда же я перестану бесконечно подравнивать края своей жизни, обсасывать ее мясо до косточек, а начну вместо этого ее строить?

Я начала скучать по бабушке уже тогда, в саду. Я стояла рядом, когда она готовила, убирала, напевала дрожащим голосом, но отчаянно тосковала по той, кем она была, пока потери и печаль не отшлифовали ее характер. Когда я уехала, она словно умерла для меня, но ее дух витал рядом, как ангел-хранитель.

Возможно, в этом воспоминании крылся ответ на мой вопрос. Возможно, я точно так же смогу выстроить свой дом в незнакомой стране. Возможно, мне нужен свой сад и покой, который он дает.

…

Я осталась в доме Джастины на три недели, за которые по-настоящему почувствовала себя в убежище, вдали от реального мира, куда рано или поздно придется вернуться. Никакого общения – только долгие прогулки, время на чтение, часы, проведенные над правками рукописи, нуждавшимися в согласовании. Мне удалось отложить все свои страхи перед будущим.

Из Сан-Франциско я уехала в начале августа, выделив достаточно времени, чтобы завершить путешествие. За окном проплывали плоские равнины Сакраменто и маленькие калифорнийские города, потом – сухие земли Сьерры; и вот я уже мчалась навстречу закату по границе штатов Юта и Невада, мимо соленых просторов Бонневиля, раскинувшихся к западу от Солт-Лейк-Сити. Как раз вовремя. Оставив позади границу, я бросила машину на пустой парковке, служившей, похоже, станцией товарным поездам: один из них растянулся по рельсам на сколько было видно глазам в этот поздний час. Теперь за моей спиной поднимались коричневые горы, а над ними и между их вершинами пульсировало небо – ярко-розовым светом среди окрасившихся в оранжевый и фиолетовый облаков. Я застала кульминацию заката. На востоке юкка тянула свои ветви над равниной вверх, вырисовываясь на фоне стремительно темнеющего небосвода. Со всех сторон простиралась солевая пустыня, издалека напоминавшая огромный пласт льда, и слепящие лучи закатного солнца отражались от ее поверхности, отчего весь пейзаж напоминал Нарнию. В ушах у меня ревел ветер, гуляющий по равнинам, перед глазами переливалась завораживающая пустыня. Мне казалось, что я попала в другую галактику. Никогда я не видела и даже не воображала себе ничего подобного; в тот момент, впервые за всю поездку, я будто вросла в землю, не зная, как взаимодействовать с этим местом, как вступить с ним в диалог, и чувствуя себя еще более чужой, чем обычно. До чего странной, дикой и огромной оказалась эта страна!

Потом я выехала на тихое шоссе, оставила позади равнины, на которые спускалась ночь, и двинулась вперед – туда, где виднелись на горизонте симметричные очертания домов столицы Юты. Только около штаб-квартиры мормонов мне пришлось сбросить скорость: поодаль толпились женщины в длинных клетчатых юбках и рубашках с высокими воротниками. Волосы мормонок были аккуратно зачесаны назад, а весь их облик напоминал мне о девушках времен моей юности. Заговори я с ними – ответили бы они так же, как мои прежние ровесницы, привыкшие думать и отвечать хором?