Император Август и его время - Игорь Князький Страница 21

Осторожность отчима, безусловно, искренне переживавшего за пасынка, в столь ещё юном восемнадцатилетнем возрасте подвергавшегося большому риску в прямом столкновении с искушёнными политиками, ему однозначно враждебными, Гая не убедила. Ведь отказ от политики, статус частного лица означали для него, прежде всего, прямой отказ от мести за Гая Юлия Цезаря, в своём завещании сделавшего его не просто главным наследником имущества, но и приёмным сыном. Таковой поступок Гай Октавий счёл для себя постыдным и направился из Лупия в Брундизий, имея целью дальнейший путь в столицу.

То, что путь этот может быть вовсе не лишён опасностей, юный воитель благоразумно учёл, что делает честь его совсем не по-юношески зрелому уму: «Впереди себя он послал разведчиков, чтобы установить, не устроил ли кто-нибудь из убийц засаду. Когда же тамошнее войско вышло к нему навстречу и приветствовало его как сына Цезаря, он воспрянул духом, совершил жертвоприношение» ^[204].

Сообщение Аппиана свидетельствует, что Октавий осознавал риск своего похода на Рим и не был до конца уверен в получении поддержки со стороны военных. Теперь он убедился, что риск оправдан, и в Рим явится не безвестный юнец, вдруг обретший великое наследство, но сын великого Цезаря, имеющий поддержку и в народе, и в армии. Конечно, в его решительных действиях естественно предполагать наличие «юношеского задора и самомнения» ^[205], но справедливее, думается, согласиться с суждением о проявлении в данном случае «уверенности в себе и чувстве собственного достоинства» ^[206].

Мать Октавия, Атия, сумела оценить проявленную волю и решительность и «радовалась, видя, как к её сыну приходит такая славная судьба и такая великая власть» ^[207]. Оставив прежние страхи, «она всё же согласилась с тем, чтобы он принял имя Цезаря, и первая же его за это похвалила» ^[208].

До великой власти, о каковой пишет Николай Дамасский, новоявленному Цезарю было ещё очень далеко, но цель была обозначена. Сомневаться в этом не приходится.

Совершённое жертвоприношение оказалось удачным, что не могло не вдохновить молодого человека. Кроме того, друзья поддерживали его в самых решительных действиях. Советы их, правда, были разными. Одни призывали Гая немедленно обратиться к ветеранам и колонистам Цезаря, набрать войско и, воодушевив солдат именем великого человека, коему они так преданно и доблестно ранее служили, пойти от Брундизия прямо на столицу.

Очевидно, такой совет давали Октавию друзья молодые, исполненные соответственно возрасту дерзостью и пренебрежением к возможным сложностям и трудностям такого предприятия, изначально вовсе не обречённого на успех! У молодого Цезаря, однако, хватило природной осторожности и благоразумия предпочесть «советы старших и более опытных из числа своих друзей» ^[209]. Октавиан – поскольку он уже объявил о принятии имени Цезаря, то будем и далее так его называть – справедливо рассудил, что для военных действий время ещё не наступило. Да, многим было очевидно, что гибель Цезаря и неприятие множеством народа и политиков действий заговорщиков непременно вновь ввергнет Республику в гражданскую войну. Но если бы Октавиан прямо двинулся бы с войском из Брундизия на столицу, то он бы оказался зачинщиком нового военного гражданского противостояния. Такой поворот дел мог бы сплотить против него слишком многих, и на удачу надеяться бы не пришлось. Потому стоит согласиться с биографом нашего героя, так описавшем намерения Октавиана, когда он решился вступить в борьбу за наследие Цезаря: «Стремясь к власти отца, он хотел получить её на законном основании, опираясь на постановление сената, и заслужить славу законного наследника, а не честолюбца» ^[210].

Едва ли стоит делать из этого вывод о каком-либо особом почтении Октавиана к законности. Само его стремление к власти показывает, что таковая принципиально его не волновала. Ведь по закону Цезарь завещал ему только имущество и имя через последующее уже посмертное усыновление, что, кстати, было для римлян явлением обыкновенным. Октавиан понимал, что одной силой оружия завоевать власть и прочно её удерживать нереально. Надо обеспечить власти законное обоснование в глазах римского народа. Именно так он и будет действовать, потому и одержит верх над всеми своими противниками, и власть его будет прочнее прочного.

Итак, «он принял сразу же имя Цезаря» ^[211]. Это немедленно стало привлекать к нему людей. Выяснилось, что решимость юного наследника бороться за наследие подло убитого Цезаря имеет множество сочувствующих и, главное, действительных сторонников решительных действий. Имя Цезаря немедленно изменило и статус Октавия в обществе, и отношение к нему народа: «Сразу же на него стали смотреть как на сына Цезаря, и к нему стекалась отовсюду масса народу, одни из круга друзей Цезаря, другие из числа вольноотпущенников и рабов его, третьи, наконец, из числа солдат. Одни перевозили своё военное снаряжение и деньги в Македонию, другие свозили деньги и подати, поступавшие из других провинций, в Брундизий» ^[212]. Поэтому, когда он отправился в Рим, то вместе с ним шла уже большая толпа, растущая с каждым днём подобно горному потоку ^[213]. Тем не менее, Октавиан был настороже. Он не опасался открытого покушения, поскольку всегда был окружён людьми, но не исключал какой-либо ловушки, ибо очень многие из спутников были ему плохо знакомы. Кроме того, как отмечает Аппиан, «отношения остальных городов отнюдь не всюду были к нему одинаковые» ^[214].

Со своими новоявленными приверженцами Октавиан был достаточно сдержан и осторожен. По пути в Рим он постоянно встречал ветеранов Цезаря, расселённых по колониям. Те были к нему расположены, поскольку сожалели о Цезаре и жаждали отмщения за любимого полководца и благодетеля. Многие прямо говорили, что готовы сражаться, если их кто-либо возглавит и поведёт за собой. Марка Антония ветераны осуждали за то, что тот не сумел отомстить убийцам Цезаря. Октавиан был с ними приветлив, хвалил их намерения, но вести за собою не рисковал – это был бы уже прямой вызов и возможное начало гражданской войны. Потому, ободрив их, выразив понимание их праведных чувств отмщения, он отправлял их обратно ^[215].