В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии - Оттокар Чернин Страница 21

Вот иллюстрация к вышесказанному: во время войны вышла книга доктора Богдана Крейцера «Император на фронте». Император подарил мне ее в мае 1917 года в Крейцнахе с надписью, соответствующей моменту. Книга состоит из точного описания того, что император делал во время войны, но одних только внешностей: куда он ездил, где завтракал, с кем разговаривал, как пошутил, как он был одет, как заблестели его глаза и т. д. Затем следовали обращения к войскам, совершенно неинтересные и незначительные слова и т. п. И все это было окружено, переплетено и пропитано безграничным и безмерным восхищением, слепой лестью. Император подарил мне эту книгу в момент моего отъезда, и я перелистал ее в пути.

Несколько недель спустя один германский офицер, присутствовавший при моем отъезде, спросил меня, что я думаю об этой книге; я ответил ему, что считаю ее пасквильной литературой, которая императору только вредит, и что в его интересах ее следовало бы конфисковать. Офицер сказал, что он совершенно со мной согласен, но что императора заверили со всех сторон, что это прекрасный труд, поднимающий дух армии, и что он поэтому-то при случае и распространяет ее. Беседуя затем как-то на обеде с графом Гертлингом, я обратил его внимание на эту книгу и советовал ему запрещать такие издания, которые вредят императору больше, чем любой памфлет. Старик покраснел от гнева и заявил: «Всегда одна и та же история. Люди, желающие подольститься к императору, подносят ему такие произведения». Еще недавно в разговоре с ним, Гертлингом, какой-то профессор университета чрезвычайно расхваливал эту книгу, у императора же и времени нет, чтобы читать такую дребедень; он сам также еще не читал ее, но теперь обязательно велит ее достать.

Я не знаю, о каком профессоре шла речь, но, во всяком случае, ни он, ни автор книги не находились в постоянной свите императора. В данном случае, как и во многих других, у меня было впечатление, что многие лица, действительно приближенные к императору Вильгельму, отнюдь не сочувствовали такому направлению. Но германский народ в целом мешал им выступить против него. В этом потоке раболепства двор не давал тон, а подчинялся ему.

За время моего министерства нашему послу принцу Гогенлоэ пришлось иметь частые совещания с императором Вильгельмом. Он говорил всегда чрезвычайно откровенно и свободно и все же сохранил с ним самые лучшие отношения. Правда, иностранному послу это было легче, чем своему же германскому подданному, но это все же доказывает, что император допускал откровенность, если она высказывалась в приемлемой форме.

В Германии императора Вильгельма или возвеличивали и превозносили до небес, или же в небольшой части прессы тенденциозно преследовали и осмеивали. Но это последнее направление было до такой степени преисполнено личной вражды, что тем самым заранее оказалось дискредитировано. Если бы на столбцах серьезных газет чаще раздавались голоса, осуждающие и порицающие ряд безусловных ошибок императора, не затрагивая при этом его достоинства и не отрицая несомненных выдающихся и прекрасных свойств его характера, они принесли бы больше пользы. Если бы об императоре писалось больше книг, в которых вместо бесконечных рассказов о пустячных делах, повторения его шуток, описаний его одежды и воскурения фимиамов говорилось бы о том, что это человек внутренне вовсе не такой, каким он кажется, что он преисполнен доброй воли и страстной любви к Германии, что его глубокая религиозность часто вызывает в нем борьбу с самим собой и с богом и что его нередко одолевают сомнения в том, идет ли он верным путем, что в своей любви к германскому народу он гораздо честнее, чем они в своей любви к нему, что он никогда их не обманывал, а его многие и постоянно обманывают, то все это было бы много лучше и вернее.

Что касается способностей и талантов, император Вильгельм безусловно стоял здесь выше среднего; и родись он простым смертным, из него вышел бы отличный офицер, архитектор, инженер или парламентский деятель. Его большие способности принесли бы плоды, если бы ему пришлось прокладывать себе дорогу ощупью среди терниев критики. При полном же ее отсутствии он утратил чувство меры, и это стало его несчастьем.

Ведь по всему, что мы читаем об императоре Вильгельме I, видно, что это была совершенно иная натура, и Бисмарку часто бывало нелегко справиться с ним – несмотря на то, что лояльность и послушание императору никогда не мешали канцлеру высказать всю голую правду. Но когда Вильгельм I взял в свои руки бразды правления, он был самоучкой на престоле. Его королевство шаталось, он укрепил его с помощью выдающихся лиц, которых он умел находить и удерживать, и воздвигнул под Садовой и Седаном Великую Германскую империю.

Вильгельм II вступил на престол, когда Германия достигла апогея своего могущества. Он не создал того, чем владел, как это сделал его дед; все это великолепие перепало ему без всякого с его стороны труда, и этот факт имел большое влияние на его духовное развитие.

Император Вильгельм был занимательным, интересным «causeur». Говорить с ним можно было по целым часам безо всякой скуки. Вообще говоря, любой государь имеет то преимущество, что легко находит себе аудиторию, но императора Вильгельма было бы приятно слушать, даже будь он обыкновенным человеком. Он говорил об искусстве, науке, политике и музыке, религии и астрономии, и его разговор всегда будил мысль. Не то, чтобы все его мысли казались верными, наоборот, он часто приходил к очень спорным выводам, но он не страдал худшим недостатком светского человека – он не был скучен.

Хотя слова и жесты императора Вильгельма были всегда чрезвычайно сильны, но во время войны он был гораздо более связан в своих поступках, чем это принято думать. По моему мнению, в этом кроется одна из главных причин, вызвавшая в обществе совершенно неверную оценку деятельности императора Вильгельма. Его толкали, а не он толкал, и если Антанта сейчас присваивает себе право быть одновременно и обвинителем, и судьей, вызывая императора на процесс, то она не права и несправедлива уже просто потому, что он ни перед войной, ни во время войны не играл той роли, которую ему приписывают.

Несчастный император перенес многое, и, может быть, ему предстоит еще худшее. Его превозносили слишком высоко, и именно поэтому ему пришлось пасть так низко. Судьба точно избрала его, чтобы искупить собою вину, которая, поскольку она действительно существует, является виной не столько его, сколько его родины и его времени. Императора Вильгельма погубил византинизм Германии, византинизм, обвивавший и облеплявший его, как ползучее растение обвивает дерево; необъятная стая льстецов и карьеристов принесла ему несчастье. В действительности он был лишь особенно ярким выразителем людей своего класса. Все современные монархи страдают аналогичною болезнью, но у императора Вильгельма она была сильнее выражена и поэтому заметнее, чем у других. С молодости восприимчивый к яду лести, живя в эпоху, в стране и при дворе, где целование рук было обычным явлением, стоя при этом во главе одного из сильнейших и крупнейших государств мира, обладая почти неограниченным могуществом, он пал жертвой рока, который всегда настигает людей, когда они теряют почву под ногами и начинают упиваться своим человекобожеством.

Он искупает вину, но не свою. В своем одиночестве он может найти утешение в мысли, что он всегда хотел только лучшего. Несмотря на все, что сегодня говорят и пишут об императоре Вильгельме II, он вполне заслуживает, чтобы о нем повторили прекрасные слова: «Мир на земле тому, у кого всегда была одна только добрая воля». Он может хранить с собой вдали от мира свое самое ценное достояние: свою чистую совесть.