Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады - Валерия Ободзинская Страница 21

– Морозно, однако! – охнул Гольдберг.

– Это тебе не Одесса.

– Ага. Там тоже. Летом по башке, как тр-реснет. Все забудешь сразу.

– Почему никто не бодрствует? – ворчал Валера, притопывая ногами. – Чаю бы горяченького…

Сигареты долго стрельнуть не удавалось, и мороз постепенно отрезвлял.

– Ох и влетит нам, Валерик, – заныл Гольдберг, – концерт без нас отыграли.

– Возвращаться надо. Только не могу я… не могу! – просительно начал он. – Давай, ты возьмешь аккордеон и поедешь первым?

– Ладно. Только… ты меня одного не кидай. Приезжай следом.

Когда Гольдберг с аккордеоном и гитарой вернулся, Леня кинулся навстречу. Выглядел он плохо: небритый, лохматый, невыспавшийся от беспокойства.

– А где эти два негодяя?!

– Сейчас приедут…

– Пусть!.. Пусть только приедут… – с некоторым облегчением, что не случилось худшего, закричал худрук. – Всех на увольнение…

С этим пришлось повременить, как и с концертами. Оба Валерика слегли с воспалением легких. Когда чуть пришли в себя, узнали, что Виктора Барсукова уволили.

– А почему только его? Говорили же всех… – виноватился Гольдберг.

– Признался, что это он сманил в Новосиб. Вот вас и пожалели по молодости лет… Зря пожалели? – сердился Леня, – Чтоб такого больше не было! Поняли?!

Вскоре Леня привел блондина лет двадцати семи:

– Знакомьтесь, – довольно объявил он, заходя в номер к Валерикам. – Вот он, ваш новый аккордеонист!

Леня светился от счастья, что он наконец построит свою молодежь. Ребята кисло взглянули на вошедшего.

– Все, – язвительно продолжал худрук, – бухалово закончилось, лафы не будет. До свиданья! Я пошел, а вы сядьте, поговорите.

Однако стоило двери закрыться, Виктор, пожав им руки, заговорщицки ухмыльнулся:

– Здорово, пацаны! Так, короче… Я побежал за бутылкой!

Витюня, так предпочитал зваться новый аккордеонист, быстро нашел язык с каждым. Перед Леней с легкостью изображал серьезного мужчину, на попечение которого можно оставить младших товарищей. Перед Валериками – своего в доску парня.

Валера угадывал за радушной улыбкой Витюни какую-то расчетливую цепкость, порой даже циничность, но все равно подпадал под обаяние. Бесстрашие аккордеониста восхищало. Порой тот подрабатывал в поездах игрой в карты. Открывшись ребятам, что колода «кованая», разводил на игру в преферанс военных или партработников, ехавших в купейных вагонах. Валера внимательно наблюдал, запоминал для себя, но пока держался в стороне.

Используя медицинское образование, Витюня подделывал рецепты на латыни, рисовал печати и покупал в аптеках спирт. Потом разводил Валеру на слабо: «Спорим, что не выпьешь залпом?» Как-то выдумал подделывать чеки в магазинах, поддевая Валеру: «А слабо просто украсть?»

Все резче и четче обозначалось между ними соперничество. Они оба боролись за место лидера, оба обладали талантами, оба не умели уступать. Витюня завидовал голосу Валеры и словно желал доказать, что в остальном тот жалок.

Как-то случилось им поспорить о девушке. Перед началом концерта ребята столпились за кулисами и по обыкновению разглядывали девушек, сидящих в зале. В этот день привлекла внимание одна, как они меж собой назвали ее, Мэрилин Монро, сидящая в первом ряду: изящные ножки, ярко-алые губы, красивые глаза, светлые волосы. Ребята много повидали девчонок в своих турне, но эта выделялась.

Витюня бросил подначку:

– Можешь не смотреть, Цуна! Кто ты и кто она… Пф!.. – и демонстративно оглянулся ко всем, словно приглашая остальных музыкантов в сообщники. Цуна на мгновение опешил, слова больно ужалили его:

– Красотка, говоришь? – предсказуемо распалился Валера. – Да я с ней сейчас в два счета познакомлюсь!

– Да что ты, что ты… – неожиданно предал Гольдберг. – А телефончик? Возьмешь?

– Возьму, – сквозь зубы бросил он. – Сколько ставишь, Витюня?!

– Трешник!.. Трешник, что проиграешь.

– Отлично! А ты? – злопамятно повернулся Валера к Гольдбергу.

Друг промолчал, осознав свой промах. Однако в споре захотели поучаствовать ребята из других музыкальных коллективов. Все сбрасывались по трешнику, смеялись, обсуждали. Какое-никакое, а событие. Валера же смотрел только на Витюню. Если бы взгляды могли убивать, уже разнесло бы ползала. Они словно говорили друг другу: останется только победитель. Проигравший должен уйти.

Когда объявили их номер, Валера первым выскочил на сцену. Сразу же нашел взглядом в зале свою даму и с этого момента пел только для нее. То трепетно и робко, то страстно и нежно.

– А мой напев звучит, а сердце так стучит…

В конце песни двинулся в ее сторону. Подойдя совсем близко, когда глаза ее торжествующе вспыхнули, вдруг припал на одно колено возле рыженькой девушки, сидевшей прямо перед Мэрилин. Краем глаза и каким-то чутьем охотника Цуна ощущал присутствие блондинки и направлял всю свою энергию непосредственно на нее: она могла видеть его задушевный взгляд, обращенный не к ней, его длинные пальцы, на которых особенно красиво играл камешек на перстне при свете прожекторов. Затем грациозно поднялся, вернулся на сцену и, поклонившись, скрылся за кулисами.

Когда после концерта все собрались в фойе в ожидании танцев, Валера завершил маневр. Изобразив робость и смущение, он направился к блондинке. Музыканты, сгрудившись и затаив дыхание, смотрели, как, слегка прикоснувшись к запястью, Валера обратил внимание девушки на себя. Что-то прошептал на ухо, заставив просиять, потом отступил на полшага и протянул ладонь. Красавица достала из сумочки ручку и, кокетливо наклонив голову, написала что-то прямо на ладони Валеры.

Вернувшись к музыкантам, Валера гордо помахал ладонью с телефонным номером.

– Что? Что ты ей сказал? – наперебой расспрашивали его.

Валера вместо ответа протянул ладонь и намекающе похлопал по ней другой рукой. Все потянулись за деньгами. Когда собрал куш, покровительственно заметил:

– Меня любят за то, что я Ободзинский. А вообще при таком раскладе выгоднее не работать, а спорить!

Вернувшись к девушкам и не пряча денег в карман, спросил:

– Мария, есть ли место, где мы можем поужинать?

– Кафе «Молодежное» совсем рядом, – произнесла очарованная девушка.

– Ведите, – улыбнулся Валера.

В тот вечер он был в ударе: завоевал женщину, поверг врага. Он может все, он Ободзинский. Удаль ударила в голову, заставляя позерствовать перед Машей и ее подругой:

– Самое тяжелое – провинциальные филармонии. Приедешь в город, поселишься в гостинице на пару недель. И мотаешься потом в холодных автобусах то за двадцать километров, то за пятьдесят.