Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев - Ян Гросс Страница 20

Мы уже установили, что во время войны гранатовые полицейские принимали участие в грабежах и убийствах евреев. С другой стороны, известно, что после войны персонал Гражданской милиции также нападал на евреев ^[115]. Судя по расслабленной и как бы разболтанной атмосфере среди изображенных на фотографии лиц, наш снимок зафиксировал не тот момент, когда люди в форме поймали гражданских на месте преступления: если бы дело было в этом, достаточно было сфотографировать только гражданских и вырытые человеческие кости. Милиционеры попали на снимок явно потому, что хотели на него попасть. Скорее всего, фотография была сделана на память.

На фотографии видны как мужчины, так и женщины, но исполнителями действий, связанных с Холокостом, были почти исключительно мужчины: это известно как из иконографии Холокоста, так и из дневников и сочинений историков. Женщины появляются в основном как охранницы в концлагерях, и всякие упоминания о них вызывают особое отвращение. В этой роли они «как бы не на своем месте». Но в то же время материальную выгоду от Холокоста черпали все, независимо от национальности, возраста и пола. «В 1942 г. [в Гамбург] прибыло 45 судов с грузом нетто 27227 тонн вещей, отнятых у голландских евреев. Около 100000 жителей приобрело краденые вещи, продававшиеся на аукционах в порту» ^[116]. Между 1941 и 1945 гг. в Гамбурге почти ежедневно проходили аукционы еврейской собственности — при том что среди немецких городов Гамбург не был каким-либо особо привилегированным в этом отношении. Французский священник отец Патрик Дебуа во время работы по документированию массовых захоронений на Украине услышал от одного из местных жителей: «Однажды мы проснулись в нашем местечке, и на всех была еврейская одежда» ^[117]. Наверняка не иначе выглядела ситуация в очень многих других местностях к востоку от Эльбы.

В том, что это не было специализированной конфронтацией между точно определенными категориями главных действующих лиц, заключается одна из глубочайших причин неусвояемости идеи Холокоста. Дело очевидным образом не сводится только к отношениям между нацистами (т. е. членами СС, гестапо и идеологическим персоналом Третьего рейха) и евреями. В Холокосте принимали участие обычные немцы — помимо нацистов, также государственные чиновники, вермахт, т. е. солдаты срочной службы, а также гражданское население рейха, пользовавшееся плодами преступлений. Но Холокост — это также конфронтация между учреждениями и гражданским населением оккупированной Европы и евреями, жившими в этих странах в течение многих поколений.

Как сержант Чарльз Гарнер в Абу-Грейб по собственным соображениям фотографировал всё необычное, так и здесь, на нашем снимке, «невольно» ухвачена суть того, что происходило ежедневно. В каком-то смысле эта сцена вводит в заблуждение, поскольку «копатели» почти не действовали сообща. Как раз напротив, они были взаимно настороже и скрывали найденное друг от друга. Это не была жатва, когда косари идут шеренгой и разом срезают хлеба. Но эта сцена с групповым позированием отражает более глубокую правду — а именно то, что население, до войны жившее с евреями по-соседски, поняло, что для него немецкая политика истребления евреев — удачный случай для обогащения.

Наш снимок показывает ситуацию «пост-» и даже «пост-пост-»: не только после уничтожения, но и после ограбления. Вспоминается стих Виславы Шимборской: “Po każdej wojnie ktoś musi posprzątać” («После каждой войны кто-то должен прибрать»). Земля на снимке была раскопана: сначала — чтобы укрыть тела, позже — чтобы найти их и сжечь, а затем — чтобы выбрать что-нибудь, имеющее меновую стоимость. Рвы и кучи земли на этом снимке (справа) прикрыты — наверняка ненадолго. Земля постоянно движется, точнее — приводится в движение. Мертвые не предоставлены сами себе: поиски золота не дают им покоя.

Потому-то эта фотография так шокирует, хотя этот шок и приглушается усилием интерпретации. На ней не видно убийства, крови, смерти: есть лишь черепа и кости, тихие, уже отделенные от тел, как бы невзрачные, пригашенные, не столь явные, как крестьянские рубахи и платки. Нужно усилие, чтобы увидеть, что они вырыты из этой песчаной неспокойной земли не при уборке, а скорее всего грабителями, может быть, даже теми людьми, которых мы видим на снимке. Этих сильных, здоровых, живых людей не привезли издалека — скорее всего, они пришли из окрестностей, некоторые даже босыми. Наверняка они были свидетелями того, как свозили и убивали тех, кто здесь погребен: ведь они жили рядом с этой мельницей смерти, запах которой носился над их домами и полями, а добыча только что открыта в ямах, рвах, в горах песка, смешанного с пеплом, который разгребали палками, лопатами, граблями. Но треблинские крестьяне и крестьянки глядят на нас, а не на кости. Глядят так, словно хотят сказать даже не: «У меня с этим нет ничего общего», — но только: «Тут ничего не происходит». Они смотрят невинными глазами.