История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин Страница 20

Умер Дзержинский. И не добром поминает его Россия. Да и может ли быть иначе? Восемь с половиною лет правил он страхом и кровью, и то, что он сделал – неописуемо и непоправимо. Имя этого поляка навсегда внесено в русскую историю и записано оно на одной из самых трагических и позорных страниц ее…

Но именно поэтому к его деяниям нельзя подходить только от чувства; здесь необходима еще мысль и воля.

Да, его деяния были отвратительны. Но значит ли это, что они были бессмысленны, что они не были обдуманно-целесообразны? Я имею в виду, конечно, не цели России и не цели религиозно живого духа, а цели социалистически-коммунистического интернационала, цели тех организаций, которые отрицают религию и Бога, не чтут начала родины и ведут борьбу с началом частной собственности…

Были ли его деяния бессмысленны? Или они служили чьим-то целям?

Совершая то, что он совершал, тешил ли он только свою личную жестокость и действовал от себя и за себя, или служил, и притом целесообразно служил, единому социалистически-интернационалистическому делу? А может быть, сверх того, – служил преданно и бескорыстно…

Я отнюдь не желаю выступать здесь «адвокатом дьявола» и отнюдь не думаю, что «цель оправдывает средства». Нет, дьявольское дело может серьезно защищать только дьявол; а нравственно дурное средство при всех условиях сохранит свое нравственное несовершенство. Я ищу только справедливости.

И вот справедливость требует, чтобы, с одной стороны, мы не делали из Дзержинского мелодраматическую, жизненно нереальную фигуру «средоточия всех пороков». Мы не дети; мы видели большевизм таким, каков он есть на самом деле; и потому не нуждаемся ни в сгущениях, ни в преувеличениях. И живая реальность, которую мы видели, нередко бывала человечески ужаснее, чем всякие мелодраматические преувеличения. Ни сам Дзержинский, ни большевизм, им сорганизованный и закрепленный, совсем не сводимы ни к дьявольству, ни к душевной болезни. Нет; здесь, кроме дьявольского, еще все насквозь человеческое; и кроме душевнобольных наклонностей, здесь все еще проникнуто плоским и пошлым здравым рассудком и хладнокровно теоретизирующим умом. И не надо делать сумасшедшего кровопийцу из холодно-жестокого доктринера или мелодраматического злодея из неподкупного и прямолинейно-волевого социалиста. Это во-первых.

Во-вторых, справедливость требует, чтобы деяния Дзержинского отнюдь не возлагались на него одного. Я имею в виду не только его подчиненных и не только других вожаков коммунистической партии, всегда отлично знавших и поддерживавших все то, что он делал. И не только русских коммунистов имею я в виду; и даже не коммунистов других стран, в течение девяти лет искавших в трудную минуту жизни покровительства и защиты у Дзержинского. Нет, я имею в виду всех социалистов-интернационалистов всего мира. Ибо Дзержинский, по существу, творил их дело.

Кто из нас еще столь наивен, чтобы не понимать мирового размаха большевистской революции? Эти люди с первого момента знали, что они хотят, хотя и не знали, что именно у них выйдет. Они понимали, что они делают. Они знали, какие силы они собою возглавят и вот уже возглавили. И с первого момента они смотрели на Россию, как на стог сена, или бочку с дегтем, или бумажный склад для мирового пожара. И еще одно: они не умеют желать, не делая; хотя в результате, вероятно, окажутся сделавшими не то, что хотели. Словом, это люди, реально начавшие мировую войну за социализм и интернационализм. Правда, во многих странах борьба за эту высокую цель (отмена религии, родины, семьи и частной собственности) начата не ими; она шла уже и до них. Но мировая война ныне начата ими. Все, что было сделано до них социалистами всех толков, имело лишь подготовительный характер: занимался понемногу «демократический» плацдарм и захватывался «парламентарный» тэт-де-пон (фр. плацдарм. – В.П.); вербовался и организационно – обучалась армия; преподавалась атеистическая «словесность»; патриотически тупые общественные слои возвеличивались за свою тупость, патриотически живые сбивались с панталыку; идеологически осмысливались остатки многообразия; малоимущим проповедовалось «обладание всем» (равносильное «ничего-не-имению»); несправедливостям существующего строя противопоставлялась мнимая справедливость всеобщего уравнения; узаконялась и разжигалась классовая ненависть; развивался пафос противоестественной химеры. Словом, до большевиков шла подготовительная борьба. Они превратили ее в мировую войну.

Ныне подготовительный период закончен, и началось главное действие. Все, что придумывалось в теории и на практике; все, что готовилось, накапливалось, организовывалось – должно ныне принести плод. «Легальная» борьба должна превратиться в гражданскую войну. Разрозненные усилия должны быть согласованы и объединены. С предрассудками покончено; колебаний больше нет; ждать нечего. Начался давно подготовлявшийся штурм.

Но штурм – во имя все той же единой, социалистически-интернационалистической идеи.

Ныне коммунисты делают то самое, чего хотели, о чем мечтали, о чем писали, что готовили социал-демократы и социалисты-революционеры всех стран. Готовили давно, весь девятнадцатый век. Готовили и говорили, говорили и примеривались. А большевики только отнеслись серьезно и активно – и к подготовке, и к словам.

Доказывать это не стоит. Перелистайте только эту подготовительную идеологическую литературу всех стран, начиная от политических брошюр Маркса и «Эрфуртской Программы» Каутского и кончая «сочинениями» русских меньшевиков и эсеров. Там все записано черным по белому, начиная с того, что «пролетарий не имеет родины» и кончая «беспощадной борьбой с буржуазией». Вспомните эти революционно «воспитывающие» песни, прокламации, газетные статьи…

Все, что делали и делают большевики – все было выношено, высказано, воспето, возвеличено и задано к выполнению их младшими братьями, социалистами всех стран. А коммунисты отнеслись ко всему этому серьезно и активно. «Не имеет родины?» Ну, да! Но к этому надо отнестись серьезно: не имеет, так уж действительно не имеет… «Беспощадная борьба»? Ну конечно! Но к этому надо подойти активно: беспощадная – это когда нет пощады… «Вставай на врага, брат голодный!» И «голодный» встал. «На бой, на смертный бой!» Это значит: или ты меня убьешь, или я тебя убью. И когда «голодный» встал – то он послушался до конца и «в сибирских лесах, знать на бар и господ, заломил он родную дубину»…

Скажем однажды открыто и прямо.

Социалисты всех стран, а особенно русские социалисты, всех толков, хотели не только того, что делают ныне коммунисты, но и того, как они это делают. Русские социалисты всю жизнь, из поколения в поколение требовали кровавого избиения так называемой «буржуазии», готовили для него настроение мести и ненависти в массах и все время призывали через террор к вооруженному восстанию. Резня готовилась и воспевалась.

Что же есть Дзержинский?

Это «пролетарий без родины» (неподкупный и убежденный!), серьезно и активно отнесшийся к социалистической «программе» и «революционной» тактике, и потому начавший «беспощадную борьбу» с «барами» и «господами» и действительно поработавший «дубиной» от лица «голодного».