Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин Страница 20

«Алексеев, конечно, обиделся.

— Ну что же, раз приказано…

Я снова, как и в министерстве, указал ряд мотивов против своего назначения, и в том числе — отсутствие всякого влечения к штабной работе. Просил генерала Алексеева совершенно откровенно, не стесняясь никакими условностями, как своего старого профессора, высказать свой взгляд, ибо без его желания я ни в каком случае этой должности не приму.

Алексеев говорил вежливо, сухо, обиженно и уклончиво: масштаб широкий, дело трудное, нужна подготовка, «ну что же, будем вместе работать»…

Я, за всю свою долгую службу не привыкший к подобной роли, не мог, конечно, помириться с такой постановкой вопроса.

— При таких условиях я категорически отказываюсь от должности. И чтобы не создавать ни малейших трений между вами и правительством, заявлю, что это исключительно мое личное решение.

Алексеев вдруг переменил тон:

— Нет, я прошу вас не отказываться. Будем работать вместе, я помогу вам; наконец, ничто не мешает месяца через два, если почувствуете, что дело не нравится, — уйти на первую откроющуюся армию. Надо вот только поговорить с Клембовским: он, конечно, помощником не останется…

Простились уже не так холодно».

Понятно, что при таком настроении работать вместе было достаточно сложно. Милейший старик и хороший военный стратег, Алексеев был удивительно неуживчив практически со всеми лидерами Белого движения, с которыми его сводила судьба, — Калединым, Корниловым, Деникиным, Романовским, Лукомским, Богаевским, Красновым. В личных беседах генерал Алексеев говорил о себе: «Я — кухаркин сын, я человек простой, из низов и знаю жизнь низов, а генеральские верхи для меня чужие».

Его роль в руководстве армии и Белом движении еще не до конца понята, но весьма вероятно, что «генерал в калошах» только прикидывался простачком, будучи тоже «выходцем из народа» (сын солдата-сверхсрочника, выслужившегося в майоры, как и Иван Деникин). В тех обстоятельствах многие метили в «русские наполеоны» — Александр Керенский (даже копировал повадки и жесты корсиканца), Алексей Брусилов, Карл Маннергейм, Юзеф Пилсудский, Симон Петлюра, Михаил Тухачевский, Михаил Муравьев и пр.

Похоже, не миновала сия чаша и профессора Академии. Слишком уж двусмысленна его роль в отречении царя, когда начальник штаба Главковерха попросту саботировал все решения самодержца на отправку карателей в столицу, а затем фактически спровоцировал всех командующих фронтами и флотами на открытую акцию неподчинения Николаю II, что и привело к капитуляции на станции Дно. Кстати, сам император был очень привязан к Алексееву и считал его близким себе человеком, всячески поддерживая по службе и называя «мой косоглазый друг». Возможно, просто потому, что генерал не смел ни в чем ему перечить. Кроме разве что принципиального вопроса допуска в Ставку «старца» Распутина, заявив, что тут же уйдет со своего поста, если «он» появится в Могилеве.

В остальном же до поры до времени генерал явно вел двойную игру. К примеру, «резкое обострение болезни почек» у генерала началось как раз тогда, когда в столице вспыхнул скандал по поводу писем к нему Гучкова, в которых тот резко критиковал Царское Село и давал «рекомендации» Алексееву (а заодно генералам Рузскому и Крымову) по возможности захвата царя в Ставке и принуждению его к отречению.

Пока не погас скандал, он «лечил почки» (почему-то в Крыму, где пребывал в отставке его благодетель и противник самодержца великий князь Николай Николаевич, а не в Кисловодске, где обычно лечили ЖКТ), а когда шум стих и дело пошло к перевороту, вновь объявился в Ставке.

Потом он рассказывал наивному Деникину, что- во время лечения в Крыму к нему якобы приходили визитеры с предложениями поучаствовать в будущем перевороте, а тот якобы дал им отлуп. Со слов Деникина: «Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот… Просили совета. Алексеев в самой категоричной форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по его пессимистическому определению, и так не слишком твердо держится, и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению переворота».

Однако все поведение Алексеева во время переворота свидетельствовало совершенно о другом.

К примеру, флаг-капитан императорской яхты «Штандарт» адмирал Константин Нилов открыто называл Алексеева «предателем». Завзятые монархисты сами чурались заслуженного стратега, зато среди думцев, с которыми по долгу службы он должен был контактировать перед самой Февральской революцией, Алексеев слыл за своего человека, отчего и мгновенно был назначен главнокомандующим вместо монархиста Николая Николаевича. Одной из причин этого называют членство генерала в масонской «Военной ложе», откуда вышли многие высшие офицеры, в феврале объявившиеся в окружении Керенского.

Царский «друг» в самый разгар свалки в Петрограде как то удивительно оперативно поспешил разослать командующим фронтами циркулярную телеграмму вроде как не от себя, а всего лишь «передавая слова Родзянко» о необходимости царского отречения. Добавляя при этом: «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения».

Командующие намек поняли и все как один, включая великого князя Николая Николаевича, поддержали отречение. «Коленопреклоненно молит Его Величество спасти Россию и Наследника» (Николай Николаевич — Кавказский фронт); «единственный исход, без чего Россия пропадет» (генерал Брусилов — Юго-Западный фронт); решение «единственно, видимо, способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии» (генерал Эверт — Западный фронт); «рыдая, вынужден сказать, что отдать престол — наиболее безболезненный выход» (генерал Сахаров — Румынский фронт).

Это потом уже генерал Алексеев «прозреет» и якобы будет признавать свою «большую ошибку»: «Никогда себе не прощу, что поверил в искренность некоторых людей, послушал их и послал телеграмму главнокомандующим по вопросу об отречении государя от престола».

Следует заметить, что авторитет Алексеева для главкомов был непререкаем не только по своему служебному положению, но и по тому, как он поставил себя с подчиненными. То есть не ставил их ни в грош.

Последний протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский писал: «В Ставке и на фронте мне не раз приходилось слышать жалобы, что генерал Алексеев игнорирует главнокомандующих, не считаясь с их взглядами, мнениями и намерениями. В таких обвинениях, несомненно, было справедливо одно: с августа 1915 года по январь 1916 года ни в Ставке, ни на фронте не было ни одного совещания генерала Алексеева с фронтовыми военачальниками; дело ограничивалось телеграфными и письменными сношениями. При неопределенности нашего положения на фронте такой порядок мог угрожать неприятными последствиями прежде всего самому генералу Алексееву, ибо в случае неудач ответственность за принятые им, без совещания с главнокомандующими, решения падала на него одного. При недобросовестности же людской, властностью генерала Алексеева могли объяснять и все неудачи, от чего бы они ни происходили».