Четыре королевы - Нэнси Голдстоун Страница 20

В итоге к моменту женитьбы Генриха на Элеоноре Ричард стал чрезвычайно богатым человеком. Когда у кого-то заводятся такие деньги, они сами по себе придают хозяину авторитет, и Ричард стал любимцем тех баронов, которые видели в нем противовес королю. Доходило до того, что Генрих обязательно советовался с братом, если возникал сложный политический вопрос.

Вторым примечательным персонажем на свадьбе был Симон де Монфор, третий сын воинственного крестоносца Симона де Монфора, который за двадцать лет до того одержал блестящие победы над беспомощными еретиками Тулузы и Лангедока. Воин, атлет, государственный деятель, ученый, умный, культурный, очаровательный, когда он этого хотел, свирепый в битве, решительный в политике — все это и еще многое составляло характер Симона-младшего.

Будучи младшим сыном, Симон сызмала усвоил, что для успеха в этом мире ему придется следовать по рыцарскому пути, добывая владения или богатую жену при помощи своего ума, боевых умений и храбрости. Кажется, эта перспектива его только радовала. Симон унаследовал ум своего отца, энергию, мужество и физическую ловкость. Он с равным усердием занимался своим образованием, штудируя латынь и другие важные для того времени предметы, и проводил утомительные часы в тренировках воинских умений. К двадцати одному году он умел острить по-латыни и по-французски, был знатоком верховой езды и работы с копьем. Экипированный таким образом для жизненной борьбы, в 1230 году он отправился искать счастья.

По своему деду Монфоры лелеяли слабую надежду заполучить графство Лестер, одно из самых престижных в Англии. Симон-старший был слишком занят в Лангедоке, чтобы активно бороться за это английское наследство, потому титул отошел ^[39] к короне и затем был вновь дарован Ранульфу, графу Честерскому. Ранульф, один из наиболее могущественных баронов Англии, владел этим графством десять с лишним лет, когда молодой Симон решил заявить о своем праве. Дальнейший невероятный успех Симона наглядно характеризует то, что он без труда раздобыл у своего старшего брата Амори документ, подтверждающий отказ того от всех прав на отцовское наследие. Нетрудно отдать то, чем не надеешься когда-нибудь завладеть!

Засим Симон, юнец, не достигший еще двадцати пяти лет, младший отпрыск семейства, честно служащего французскому королю, явился к графу Честеру, одному из самых почитаемых, закаленных, опытных патриархов Англии, чтобы просить его добровольно отказаться от значительной части своих владений. Это был ошеломляюще наглый ход, и столь же ошеломляюще он сработал. «И я отправился к графу, — безыскусно рассказывал впоследствии Симон де Монфор, — … и умолял его отдать… мое наследство, и он очень милостиво согласился, и в августе следующего года взял меня с собою в Англию, и просил короля принять у меня оммаж за наследие моего отца, на которое, как он сказал, я имел большее право, чем он_, и отказался он от всего того, что подарил ему король, и затем принял мой оммаж».

Не может быть более веского доказательства уникальности качеств Симона де Монфора, чем этот поступок, который за одну ночь поднял его из безвестности мелкопоместного дворянства в ряды правящей элиты королевства. Правда, у Ранульфа не было прямых наследников, но имелось множество кузенов, более близкой родни, чем этот француз, который не мог ничем похвастать, кроме памятной многим свирепости его отца. То ли граф Честер был до щепетильности справедлив и великодушен, то ли, глядя на Симона, он вспомнил себя молодого — а может быть, подумал, что именно таким человеком ему всегда хотелось быть.

При поддержке графа Честера Симон обратил на себя внимание своего нового сюзерена, Генриха III, которому принес оммаж за Лестер в 1231 году. Генрих мгновенно привязался к Симону. У короля была манера бросать старых советников ради новых, как ребенок бросает любимого прежде мягкого медведя, завидев новую игрушку. Он много сделал для Симона, подарил еще земли вдобавок к унаследованным и включил в круг ближайших друзей. Ко времени замужества Элеоноры Симон де Монфор в свои двадцать восемь лет был уже одним из влиятельнейших баронов Англии.

Элеонора должна была заметить его на свадьбе, поскольку он, в качестве графа Лестера, исполнял наследственную обязанность — присматривал за королевской кухней во время банкета, а кроме того, согласно Матвею Парижскому, ему поручили «поднести королю сосуд с водою для омовения рук перед едой» — именно этот символический акт служения давал ему право носить мантию придворного. Симону тогда впервые пришлось исполнять свою часть церемониала, и уж он постарался, чтобы никто и слова худого про него сказать не мог. Он даже брался за дела, формально находившиеся в ведении графа Норфолка, и не сдавался, когда возникали трудности. Честолюбие внимательно к мелочам.

Лондон, с его лабиринтом узких кривых улиц, шумными рынками и постоянно пасмурным небом, стал резкой переменой обстановки для тринадцатилетней девочки, выросшей в солнечном, почти пасторальном Провансе. Все 40 000 жителей города теснились поближе к Темзе, что неизбежно приводило к скученности, а в зимнее ненастье — и к ужасной грязи. Дома здесь, как и в Париже, строились на каркасе из деревянных балок, промежутки заполняли кирпичом и снаружи белили известкой; они теснились так близко один к другому, что опасность пожара была постоянной реальностью для горожан. Незадолго перед тем был издан новый закон, чтобы дома впредь покрывали не традиционными соломенными крышами, а сланцевыми плитами, но старые (и более дешевые) привычки от запрета не пострадали.

Только в языковом вопросе у Элеоноры не было трудностей: ей не пришлось учить местное наречие. Здешняя аристократия презирала английский язык как простонародный, и все дворяне говорили на том же северно-французском диалекте, langue d'Oil, что и в Париже ^[40].

Основные постройки Лондона также тяготели к северному берегу реки. С обоих концов город прикрывали королевские резиденции: дворец в Вестминстере — на западе и укрепленный замок, прозванный «Башней» (лондонский Тауэр) — на востоке. В последующие века Тауэр прославился как страшная тюрьма, но в дни Элеоноры там проживала королевская семья; его также использовали как убежище во время смут. Преступников же содержали в тюрьме Ньюгейт (Newgate), в центре города, далеко от реки.