Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 - Хью Тревор-Роупер Страница 20

Тем не менее надо сказать, что заговор был хорошо спланирован и едва не увенчался успехом. До этого взрывные устройства несколько раз посылали в ставку Гитлера, и каждый раз какие-то технические сбои мешали довести дело до конца. На этот раз Штауффенберг сам принес бомбу в своем портфеле на совещание в ставке фюрера в Растенбурге. Когда Гитлер занял свое место у стола с картами и совещание началось, Штауффенберг поставил портфель у ножки стола и под каким-то предлогом покинул помещение. Выйдя за территорию ставки, Штауффенберг услышал взрыв, сел в самолет и по прилете в Берлин объявил о смерти Гитлера и переходе власти в руки нового германского правительства. Как оказалось, это было преждевременное заявление. В планы заговорщиков (в этом были твердо уверены все добрые нацисты) вмешалось провидение. До сих пор не вполне ясно, как Гитлеру удалось уцелеть. Либо он вовремя отошел от стола, либо массивная ножка стола отвела от него ударную волну. Во всяком случае, когда пыль осела, стало понятно, что заговор провалился. У Гитлера лопнули барабанные перепонки, была ушиблена правая рука и разорвана форма. Он, оглушенный, упал на руки верного Кейтеля. Четыре человека были убиты или смертельно ранены, но сам Гитлер остался жив. Если бы это совещание проводили, как обычно, в подземном бункере, а не в легком деревянном строении, то не уцелел бы ни один участник совещания.

Июльский заговор 1944 года затронул практически все элементы политической ситуации в Германии. С этого момента Гитлер твердо знал, что армия как организация находится в оппозиции; он понял, что если и выиграет войну, то вопреки генералам, а не благодаря им. С июля 1944 года Гитлер начал все больше и больше окружать себя офицерами военно-морского флота и авиации. Конечно, флот не играл заметной роли в военных действиях, но зато не был запятнан изменой. Авиация, правда, тоже не оправдала возложенных на нее надежд, но это была вина не летчиков, а исключительно Геринга. Простые армейские солдаты, несомненно, оставались верны своему фюреру, и он все больше и больше отождествлял себя с ними, а не с офицерами. Из генералов он продолжал доверять лишь таким лизоблюдам и льстецам, как Кейтель и Бургдорф ^[80], всех остальных он считал изменниками. Он был твердо убежден в их поголовном предательстве и часто говорил о нем вслух. Каждый раз, когда армия терпела поражение или сдавала очередной город, Гитлер кричал об измене. Из ставки Гитлера нескончаемым потоком шли телеграммы с обвинениями и лекциями по стратегии; послушный Борман вторил своим дискантом басовитым воплям фюрера. На последнем расширенном совещании в ставке Гитлер кричал в лицо своим генералам, что они его обманывают. В своем последнем письменном документе, обращенном к потомству, в политическом завещании, он тоже не смог обойти этот вопрос и заклеймил как изменников офицеров вермахта и его штаба.

Отстранившись от генералов и уйдя в общество своих почитателей, Гитлер неотвратимо превратил свой штаб из органа военного управления в восточный двор льстецов и лизоблюдов. Насколько далеко зашел этот процесс, можно судить по рассказам очевидцев сцены, произошедшей сразу после взрыва в Растенбурге. В тот день Муссолини, ставший теперь марионеточным правителем Ломбардии, прибыл в Растенбург, чтобы нанести визит своему защитнику и покровителю. Поезд прибыл на вокзал во второй половине дня. Гитлер, бледный как полотно, встречал Муссолини на перроне. По дороге с вокзала Гитлер рассказал гостю о своем чудесном спасении, произошедшем всего несколько часов назад, и показал ему место покушения. Картина была впечатляющая: обгоревшие обломки – после взрыва вспыхнули деревянные стены – и рухнувшая крыша. Осмотрев дымящиеся развалины, Гитлер и Муссолини отправились пить чай. Известно, что самые вопиющие свои выходки Гитлер устраивал именно за чаем.

Чаепитие началось в пять часов. В ставке присутствовало все окружение Гитлера. Разговор, естественно, шел о чудесном спасении фюрера, но очень скоро зазвучали взаимные обвинения. Собеседники стали срываться на крик, обвиняя друг друга в том, что война до сих пор не выиграна. Риббентроп и Дёниц кричали генералам, что они изменили Германии, продавшись Англии, а генералы в ответ не выбирали выражений, отвечая Риббентропу и Дёницу. Все это время Гитлер и Муссолини сидели тихо, не вмешиваясь в ссору. Грациани рассказывал им о своих африканских приключениях. Потом кто-то вдруг упомянул о другом знаменитом «заговоре» в нацистской истории – о заговоре Рёма 30 июня 1934 года – и о кровавой чистке, которая за ним последовала. Гитлер немедленно впал в неистовство и с пеной у рта принялся кричать, что отомстит всем изменникам. Он орал, что провидение только что показало ему, что именно он избран для того, чтобы вершить мировую историю. Гитлер грозил ужасными наказаниями женам и детям – око за око, зуб за зуб, – ибо никому не позволено противиться воле провидения. Все притихли. Гитлер бушевал в течение получаса; итальянцы решили даже, что он, видимо, сошел с ума. «Не понимаю, – вспоминал один из них, – почему я тогда не переметнулся к союзникам». Муссолини был смущен и молчал. Грациани сделал попытку утихомирить Гитлера, начав обсуждать с Кейтелем какие-то технические проблемы. Все это время одетые в белые смокинги официанты разносили чай онемевшим гостям.

Разнос был прерван звонком из Берлина, где до сих пор не был восстановлен порядок. Гитлер схватил трубку и принялся выкрикивать приказы расстреливать всех и каждого. Почему до сих пор не прибыл Гиммлер? Затем Гитлер дал волю своей мании величия: «Я начинаю сомневаться в том, что немецкий народ достоин моих высоких идеалов!»

Эти слова положили конец всеобщему молчанию. Все присутствовавшие принялись наперебой уверять Гитлера в своей преданности. В самых раболепных выражениях Дёниц пел хвалу немецкому военному флоту. Геринг затеял свару с Риббентропом и даже замахнулся на него своим маршальским жезлом. На фоне общего шума послышался голос Риббентропа: «Я пока еще министр иностранных дел, и мое имя фон Риббентроп». Теперь молчал Гитлер. Исполнители комической оперы поменялись ролями. Примадонна умолкла, вступил нестройный хор. Гитлер неподвижно сидел за столом и сосал таблетки ^[81], время от времени отпуская злобные реплики о крови, провидении и концлагерях, но это был лишь слабый отзвук отгремевшего взрыва эмоций.

Описанная в назидание потомкам сцена ^[82], вероятно, утрирована, но весьма правдоподобна. Абсолютная власть развращает абсолютно, и мы располагаем сведениями о жизни этого экзотического двора, которые позволяют не сомневаться в правдивости даже этого рассказа. Когда один солидный генерал сравнил Геринга с Гелиогабалом, в этом сравнении не было ни малейшего преувеличения. Вероятно, в абсолютизме, роскошестве и вырождении Римской империи мы можем найти самую близкую параллель тому, что творилось в период расцвета нацистского рейха. На ужасающих страницах Гиббона мы читаем о персонажах, завладевших абсолютной властью, персонажах, которые при ближайшем рассмотрении оказываются послушными креатурами любовниц и катамитов, евнухов и вольноотпущенников. Здесь мы тоже видим элиту Третьего рейха – шайку напыщенных клоунов, поддающихся самым случайным влияниям. Даже Муссолини испытал неловкость, став свидетелем этой сцены, но у Муссолини, как и у Геббельса, был латинский ум, и он не мог уютно чувствовать себя среди резвящихся нибелунгов. Кстати, самого Геббельса не было в Растенбурге – он находился в Берлине и отдавал приказы, занимаясь подавлением мятежа.