Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов Страница 20

Следующим после Шляпникова любовником Коллонтай стал Павел Ефимович Дыбенко — глава Центробалта. Они встретились в апреле 1917 года. Ленин дал задание Коллонтай, обладавшей, как мы уже говорили, выдающимся ораторским даром, выступить перед моряками Балтийского флота. По договоренности с Центробалтом были запланированы ее выступления на линкорах "Гангут", "Республика", "Андрей Первозванный" и некоторых других кораблях, стоявших на рейде у Кронштадта и Гельсингфорса. Сопровождал Коллонтай из Петрограда богатырского сложения мичман флота Федор Федорович Раскольников (Ильин) один из вождей большевиков на Балтийском флоте. Сначала направились в Гельсингфорс, где Коллонтай, как член Петроградского комитета партии, должна была выступить на заседании враждебного большевикам Гельсингфорсского совета, а затем на кораблях. В столицу Финляндии Коллонтай прибыла

28 апреля 1917 года. Ее встретил здесь только что ставший председателем Центробалта матрос Павел Ефимович Дыбенко.

П.Е. Дыбенко

Как вспоминала Александра, он стоял, "рассеянно оглядываясь вокруг и поигрывая неразлучным огромным револьвером синей стали".

Дыбенко, сопровождавший Коллонтай с одного корабля на другой, страстно влюбился, несмотря на 17-летнюю разницу в возрасте. Кстати сказать, Федор Раскольников (Ильин) тоже женился на пламенной красавице комиссаре Ларисе Михайловне Рейснер. Правда, та вступила в партию большевиков только в 1918 году, а в 1923 году ушла от Раскольникова к одному из главных большевистских публицистов Карлу Радеку (Собельсону). Впрочем, к Коллонтай Раскольников был неравнодушен.

Дыбенко после первой встречи на руках перенес Шуру с трапа на катер и с катера на причал. Успех ее выступлений был ошеломляющим. А ведь публика на лекциях была еще та. В самом начале Февральской революции гельсингфорсские и кронштадтские матросы беспощадно расправились со своими офицерами. Всего в дни Февральской революции Балтийский флот потерял убитыми 140 офицеров и адмиралов. Вот как запечатлел один из очевидцев страшную смерть Роберта Николаевича Вирена, командира Кронштадтского порта и военного губернатора Кронштадта: "Утром толпа восставших матросов подошла к дому Вирена. Адмирал вышел, сурово оглядел матросов и солдат и скомандовал: "Смирно!" Толпа захохотала, засвистела. Он попытался как-то переломить настрой пришедших, предложил пойти на Якорную площадь, чтобы там поговорить о том, что происходит в Петрограде. Но адмирала схватили, с шинели сорвали погоны и потащили на Якорную площадь. Говорить уже не дали. Страшную смерть на солдатских штыках принял Роберт Николаевич. Тело Вирена сбросили в овраг за памятником адмиралу Макарову, где оно пролежало несколько дней".

Кроме Вирена были убиты начальник штаба Кронштадтского порта адмирал Александр Бутаков, командующий Балтийским флотом адмирал Адриан Непенин, начальник 2-й бригады линкоров адмирал Аркадий Небольсин, комендант Свеаборгской крепости генерал-лейтенант по флоту Вениамин Протопопов, командиры 1 и 2-го Кронштадтских флотских экипажей Стронский и Гире, командир линейного корабля "Император Александр И" капитан 1-го ранга Повалишин, командир крейсера "Аврора" капитан 1-го ранга М.И. Никольский и многие другие морские и сухопутные офицеры

А ведь Вирен был одним из героев обороны Порт-Артура. В 1916 году за личную отвагу при предотвращении пожара и взрыва пороховых погребов Петровского форта в Кронштадте он был представлен к ордену Святого Георгия 3-й степени. Но вот с матросами Роберт Николаевич был суров. За любую самую незначительную провинность вроде ношения неформенной обуви или несвоевременное отдание чести подвергал аресту. Он мог остановить матроса прямо на улице, заставить расстегнуть клапан флотских брюк, чтобы удостовериться, есть ли на нем казенное клеймо! За суровость и поплатился. Справедливости ради надо сказать, что матросы Балтики разложились еще задолго до революции. Свою роль сыграли близость столицы и введенный в империи сухой закон. На стоящих в базах кораблях матросы изнывали от безделья и в немереных количествах потребляли самогон и спиртосодержащие жидкости. По донесениям полиции, в 1916 году на моряков-балтийцев приходилось до 40 % всех преступлений в столице империи. Генерал-губернатор

Кронштадта Вирен писал в Главный морской штаб в сентябре 1916 года: "Крепость — форменный пороховой погреб. Мы судим матросов, уличенных в преступлениях, ссылаем, расстреливаем их, но ото не достигает цели. Восемьдесят тысяч под суд не отдашь!" Зато для того, чтобы расправиться со строгим адмиралом, хватило несколько десятков его подчиненных. И вот такую публику, с которой впоследствии лишь с большим трудом смог справиться Троцкий, Коллонтай сумела подчинить обаянию своей личности.

Темпераментный и необразованный молодой моряк Дыбенко покорил Александру природной непосредственностью. Когда Коллонтай спросили: "Как вы решились на отношения с Павлом Дыбенко, ведь он был на 17 лет моложе вас?", Александра Михайловна, не задумываясь, ответила: "Мы молоды, пока нас любят!" Все говорили, что в двадцать пять она выглядела на десять лет старше, а когда ей стало за сорок, она казалась двадцати пятилетней. Можно с уверенностью сказать, что роман с Павлом Дыбенко был самым страстным из всех пережитых Александрой романов. Под любым предлогом Дыбенко сопровождал Коллонтай во всех ее поездках в Финляндии.

После краха похода на Петроград генерала Лавра Корнилова позиции Временного правительства ослабли до крайности, а армия практически развалилась. В поисках компромисса с большевиками, которые стали преобладать в столичных Советах, Керенский решил отпустить арестованных большевиков под залог. Ведший дело Коллонтай следователь Павел Александров вызвал Мишу и предложил внести за мать вместо денег кредитные облигации по их номинальной стоимости. Эти ценные бумаги, полученные Мишей несколько лет назад от управляющего имением латышом Свикиса за продажу имения, в 1917 году вряд ли стоили много дороже бумаги, на которой были напечатаны. А уж после прихода большевиков к власти они вовсе превратились в объект для коллекционеров. Тем не менее следователь их охотно принял в обеспечение залога. А Горький вместе со своей гражданской женой, артисткой Марией Андреевой, дал письменное поручительство за то, что Коллонтай не сбежит от властей.

В первый же день после освобождения Троцкий успел выступить в переполненном зале цирка "Модерн". А вот Коллонтай, освобожденной 21 августа, не повезло. Когда она выходила из дверей квартиры, ее остановил милицейский наряд. Керенский, опасаясь, что освобожденные очень быстро разагитируют еще оставшиеся немногие надежные воинские части, распорядился заменить тюремное заключение не освобождением под залог, как предлагал министр юстиции Александр Зарудный, а домашним арестом, под которым она пробыла до 9 сентября.

Печатаясь в партийной "Работнице", Коллонтай подделывалась под язык и психологию работниц и жен солдат и рабочих, создавая у доверчивых читательниц иллюзию, что она сама — пролетарка, а не дочь и жена генерала: "Говорят: грех роптать нам теперь, когда в России народ завоевал свободу! Но одной свободой сыт не будешь. Особенно чувствуют это женщины, работницы, жены рабочих, солдатки. Сколько теперь женщин, что не только самого себя прокормить должны, но и семью содержать. Изволь-ка солдатке на пакет семирублевый прожить!.. Но если плохо той жене, муж которой на фронте, так еще хуже, еще труднее работнице, солдатке, чей муж с фронта вернулся, да не "кормильцем", как бывало, а калекой, изувеченным… А дороговизна такая, что рассказали бы нам про такие цены до войны, не поверили бы! Раньше пяток яиц за пятиалтынный покупали, теперь одно яйцо пятнадцать копеек стоит. Прежде ситный хлеб стоил шесть или семь копеек, теперь — пятнадцать. Да еще и не все достанешь. Сколько часов зря "в хвосте" приходится нам, женщинам рабочего класса, простаивать! Небось имущие, бары "хвостов"-то избегают, прислугу за себя дежурить шлют…