Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин Страница 20

Вечером дежурный генерал Петр Панин доложил фельдмаршалу, что в русский лагерь доставлен прусский перебежчик, который утверждает, что пруссаки предпримут нападение на русских на следующий день. Что делать? Верить или не верить? Даже этот вопрос поставил в тупик неопытного фельдмаршала…

Апраксин вызвал тех, кто был поблизости: генерал-аншефов Лопухина и Броуна, генерал-лейтенанта Толстого, коллежского асессора Веселицкого. Допросили перебежчика, записали его показания. Прибыл Фермор. Генерал-аншеф Ливен, сказавшись больным, передал свое мнение через адъютанта.

– Приход находящегося здесь дезертира и показания его свидетельствуют, что завтра утром неприятель намерен напасть на нас, – сказал Апраксин. – Вот что, господа, послужило причиной того, что я так поздно пригласил вас… И я прошу после прочтения письменных показаний этого человека подать ваши мнения и советы, как теперь надлежит нам поступать… Прошу вас, господин Веселицкий.

Веселицкий прочитал показания дезертира.

После того как дезертира вывели из палатки, Фермор выразил сомнение в подлинности показаний перебежчика: как можно верить человеку, который совсем недавно служил в русской армии, потом перебежал к пруссакам, а теперь снова хочет заслужить доверие русских… Апраксин возражал, ссылаясь на то, что дезертир – русский по рождению и хочет искренне заслужить прощение своей Отчизны.

– Но, господа, предосторожности никогда не лишни, – закончил Апраксин, – а поэтому завтра, около полудня по крайней мере, выстроить войска в поле в боевом порядке, мы должны опередить неприятеля. А если нападения не последует, то двинуть войска вперед. Здесь действительно долго мы не можем оставаться из-за недостатка фуража. Будем продолжать поход на Кенигсберг.

– Господин фельдмаршал! – горячо заговорил генерал-аншеф Броун. – Нам нельзя здесь оставаться до полудня. Я посылал фуражиров за тридцать верст отсюда, но продовольствия и фуража привезли очень мало. Надо спешить с выступлением армии.

– Господа! Я тоже считаю, что следует выступать утром, – вновь заговорил Фермор. – Иначе не успеем достигнуть засветло Эшенбрука. Не думаю, что неприятель имеет намерение напасть на нас. Если б он хотел это сделать, он мог бы атаковать нас и вчера, и третьего дня. Но не напал…

Лопухин и Броун согласились с мнением Фермора, и поход армии был назначен на следующее утро.

19 августа армия покинула свой лагерь и направилась с горы к узкому проходу, ведущему вниз, к Егерсдорфскому полю. К этому проходу потянулись все обозы армии, офицерские и генеральские коляски и экипажи, повозки со снарядами, и вскоре в этот узкий проход набилось столько, что невозможно было разобраться в возникшей сутолоке. И вдруг кто-то крикнул:

– Неприятель! Неприятель!..

Эти крики долетели от 2-го Московского полка, стоявшего у подножия горы, на которой расположился лагерь русской армии, и охранявшего его. Неприятель стоял перед ним, готовый к бою. Вот тут и началась канонада, которая развеяла последние сомнения относительно намерений неприятеля.

Вспыхнула паника. В обозах смятение. В узком горле прохода к Егерсдорфскому полю отовсюду послышались команды:

– Сюда артиллерию! Быстро!

– Конницу, конницу скорее сюда присылайте!

Но вскоре всем стало ясно, что обозы, забившие проход, не дадут выйти к полю ни артиллерии, ни коннице.

– Обозы прочь! Прочь! Назад поворачивайте! Назад!

Но ни один крик, которыми наполнился воздух, не оказал ни малейшего воздействия. Нечаянная тревога закралась в душу каждого участника этой паники. Растерялись и командиры, не зная, что делать и предпринимать. Некоторые с помертвелыми лицами метались по полю. Самые смелые и находчивые продирались со своим полком сквозь обоз, перелезая через телеги и фургоны. Но куда дальше? Казалось, что никто ответить не мог на этот вопрос. Замешательство и беспорядок на какой-то миг одолели русскую армию. Задумали наступать на неприятеля, но приходилось в ходе начавшегося сражения перестраивать свои ряды, обороняясь от наступающего неприятеля.

Румянцев проснулся раньше обычного и до сих пор никак не мог согласиться с решением военного совета, постановившего быть его бригаде в резерве. Душа его болела от обиды. Скоро начнется сражение… Он предчувствовал это, сколько ж можно неприятелю отступать, наверняка он даст бой, при этом постарается опередить русских и дать им бой стремительный и неожиданный… А он словно сослан в обоз и даже не получил приказа на тот случай, если действительно начнется сражение. Как слепой… Хорошо, что накануне он выслал разведчиков, прочесавших лес, который отделяет бригаду от Егерсдорфского поля, где, скорее всего, может и произойти сражение. Или неприятель, скорее всего, постарается запереть нашу армию на выходе с горы и расстрелять ее из своих пушек, внести панику, а потом встретить на поле и поочередно громить выходящие из прохода русские полки…

Румянцев встал, выглянул из палатки и тут услышал, как где-то вдали играют зорю. Значит, обычный поход назначен на сегодняшний день. Но вскоре Румянцев услышал пушечный выстрел, потом ружейная и пушечная пальба участилась. Ясно было, что на Егерсдорфском поле началось сражение… Румянцев послал вчерашних разведчиков узнать, что происходит… И потянулись томительные минуты ожидания. Бригада была приведена в боевую готовность. Но что делать дальше – Румянцев не знал и ничего не мог сказать полковым командирам, которые ждали от него приказаний… А что он мог им сказать, если его не поставили в известность о назначении резерва… И сколько уж ему приходилось испытывать недоброжелательства от главной квартиры. То его назначили формировать гренадерские полки, он побывал в Воронежском, Новогородском, Сибирском, Нарвском, Белозерском, Невском, Казанском, Суздальском, Черниговском, Углицком, отбирая из третьих гренадерских рот самых подходящих… Без устали мотался по России. И к концу 1756 года гренадерские полки были приведены в надлежащий вид. Ему-то и нужно было командовать этими полками, но его почему-то назначили командующим особливым кирасирским корпусом, который тоже сначала необходимо было сформировать и привести в боевое состояние. И столько пришлось преодолевать трудностей, чтобы кирасиры приняли свой боевой вид…

Румянцев вспомнил свое пребывание в Грузинском гусарском полку… Все кирасирские полки оказались в «худом состоянии», а этот был наихудшим. Румянцева поразило в то время, что полк не только в движениях шквадронами и взводами превеликую конфузию производит, но и в построении фрунта большая часть офицеров и унтер-офицеров мест своих не знали… И потому все перепутались и ни одной команды исправно исполнить не смогли. А некоторые конные гусары по своему малолетству и естественной слабости просто не могли успешно сражаться с неприятелем. К тому же мало кто знал русский язык, а потому и все команды не воспринимались… И неужто полковник Амилохваров, князь грузинский, не мог сообразить, что необходимо учить русский язык, а для этого распределить по ротам довольно знающих русский язык и обучать предписанное новым кавалерииским уставом, принятым в русской армии два года тому назад.