Тамбов. Хроника плена. Воспоминания - Шарль Митчи Страница 20

Сердце билось так, как будто готово было разорваться, несмотря на пятнадцатиградусный мороз, лоб покрылся потом. Роковой момент настал. Тысячи мыслей теснились в моей голове, секунды казались часами! К счастью, в такие моменты происходит что-то вроде раздвоения личности. Казалось, что кто-то другой вместо меня принимает решения и действует.

Я, забыв осторожность, слегка приподнимаюсь, чтобы оценить ситуацию. В тот же момент Unteroffizier оборачивается, наши взгляды встречаются! Разгадав мои намерения, он безо всяких колебаний немедленно направляет на меня оружие. Я слышу свист пуль над моей головой!

К счастью, он стрелял не из винтовки, а из автомата — оружия, без сомнения, более впечатляющего, но гораздо менее точного (стрелявший находился всего в тридцати метрах от меня). К моему великому облегчению, русские захватили всё его внимание и не оставили ему времени, чтобы заняться мной. Пронесло! Тут настало время применить те трюки, которые нам вдалбливал тот симпатичный немолодой Unteroffizier во время учёбы. Всё время продвигаясь в относительно спокойном направлении, откуда пришли русские, я искал укрытия, распластывался по земле, полз, использовал каждую неровность, каждый куст. Маскироваться было трудно, тем более поскольку нам не выдали белое зимнее обмундирование, тёмное серо-зелёное пятно резко выделялось на ковре ровного белого снега. Alea jacta est, жребий брошен, но что он нам готовит?

На подходе к реке Случь я столкнулся нос к носу с четырьмя эльзасцами, которые были в боевой группе и во время атаки русских потеряли контакт с остальными. Они явно не пытались найти своих! К нашей великой радости, Случь покрылась льдом. Вода замёрзла даже в том мелком месте, где этот сумасшедший унтер-офицер в августе месяце заставлял нас переходить её в полном обмундировании. Мы перебрались благополучно. Для нас это был Рубикон, который остался позади! Но тем не менее успокаиваться было рано, поскольку немецкая контратака ещё могла начаться — для нас это была бы катастрофа!

Мы находимся на ничейной земле: перед нами — огромная белая равнина, безлюдное пространство, впечатляющее своей тишиной, а позади нас, в нескольких километрах, продолжается яростный бой. По дороге к нам присоединяются двое заблудившихся немцев, ищущих свою часть. Они не понимают, что только удаляются от своих позиций. Эта неожиданная компания восторга у нас не вызывает. Надо будет смотреть за ними в оба! Теперь мы передвигаемся открыто, но всё ещё волнуемся. На кого мы наткнёмся? На русских солдат, что было бы лучшим вариантом, на партизан, что было бы не так весело, или — кто знает — на немцев? Для нас, эльзасцев, это была бы катастрофа и смертный приговор.

Тут настало время открыть ещё одну скобку. После войны из письма А. М. я узнал, что попытка прорвать русское окружение, намеченная на воскресенье, была предпринята в ночь с 2 на 3 января, что она удалась и что большая группа войск, включая медпункт вместе с врачом, фельдфебелем, Unteroffizier и моими товарищами-санитарами, смогла выйти из окружения. Что же касается меня, мой товарищ Л. М. пришёл к следующим выводам: я не был ранен — другие услышали бы мои крики и помогли бы мне; я не отбился от группы и не был взят в плен — у меня было достаточно времени, чтобы, воспользовавшись темнотой, добраться до медпункта. Опираясь на собственный опыт и принимая во внимание роль партизан в этой борьбе, он был на восемьдесят процентов убеждён, что я был убит в этой короткой схватке.

Напротив, мой друг Карл Гребер в своём письме дал понять, что, зная мои политические убеждения, он не исключает, что я перешёл на сторону врага ^[42].

Здесь я закрываю скобку, чтобы вернуться к событиям 2 января 1944 года. Проблемы со здоровьем заставили меня на два года прервать свой рассказ. Перечитав две последние страницы и сев писать продолжение, я ясно понимаю, что надо было совсем потерять голову, если не сойти с ума, чтобы решиться на такую авантюру с минимальными шансами на успех!

Перейдя Случь, мы продолжаем двигаться открыто в восточном направлении по ничейной земле, почти пугающей своим спокойствием. Вдалеке, там, где девственно чистая белизна луга встречается с серым небом, на горизонте виднеется более тёмная полоса, которая становится всё шире по мере того, как мы приближаемся. Наверное, это лес! Что нас там ждет? Справа и слева от нас, и особенно сзади, слышится грохот пушек, сопровождаемый автоматными очередями и одиночными винтовочными выстрелами. Временами шум войны удаляется, но только затем, чтобы потом, чуть позже, вернуться с новой силой. Бодрости это нам не придаёт. Сейчас мы, по крайней мере, укрыты от снарядов и пуль, но этого недостаточно, чтобы успокоиться. И в самом деле, несколько раз треск автоматов, вроде бы совсем рядом, заставляет нас маскироваться, передвигаться ползком. Мы пробираемся, пригибаясь, бегом, от одной воронки к другой. Эти ямы остались после немецкого наступления в 1941 году. Прибившиеся к нам двое немцев становятся проблемой. Мы уверены, что они думают только об одном — воспользоваться первой же возможностью, чтобы присоединиться к своим.

Мы предупреждаем их, что решили дезертировать и перейти к русским и намереваемся сделать это без единого выстрела. Чтобы пресечь любые попытки сопротивления, один из наших эльзасцев становится позади них, держа палец на гашетке заряженной винтовки. По мере приближения к лесу наши два фрица начинают заметно нервничать. За ними всё время надо следить, между тем не переставая наблюдать за опушкой леса.

Вдруг, выйдя из-за кустов, за которыми мы прятались, мы видим в четырёх сотнях метров от нас хижину, крытую соломой, перед которой смутно виднеются несколько человеческих фигур. Немецкие солдаты, или русские, или всё же партизаны? С такого расстояния на исходе дня определить трудно. Мы всё так же продолжаем продвигаться вперед, используя редкие кусты и неровности, чтобы прятаться. Подойдя к хижине метров на сто, мы понимаем, что эти люди не в униформе, но вооружены. Сомнений нет: это партизаны! У нас больше нет выбора, надо продолжать идти, так как нас, несмотря на сумерки, конечно уже заметили из-за нашей тёмной униформы, так выделявшейся на белом снегу. Что они с нами сделают? Перестреляют как кроликов? Так уже не раз бывало.

Посоветовавшись с товарищами, я взял себя в руки и продолжил идти вперёд, один, в то время как остальные не спускали глаз с немцев. Я был всего в сорока метрах от дома. Размахнувшись, я отбросил винтовку на несколько метров, показывая этим, что я сдаюсь. Партизаны (их было пятеро или шестеро), которые внимательно следили за моими движениями, сделали мне знак, чтобы я подобрал оружие и отдал им. Я сделал это. За мной последовали мои товарищи и двое немцев. Настал самый ужасный, самый тяжёлый момент. Мы дрожали от страха. Никогда в жизни я так не боялся, как в эту минуту! Что нас ждёт? В голове одна мысль: лишь бы это кончилось поскорее. Тут партизаны опустили оружие и повесили на плечо. Первый взял мою винтовку, отвёл затвор и заглянул в дуло, чтобы проверить, нет ли в стволе следов пороха. Он блестел, как серебро! То же самое было с оружием моих эльзасских друзей. Это было неопровержимым доказательством того, что мы не стреляли! К несчастью, про оружие наших немцев нельзя было сказать то же самое. Тот, кто, без сомнения, был начальником партизан, вдруг помрачнел. Он посмотрел немцам в глаза, бросил несколько фраз (которые мы, естественно, не поняли) и дал им знак следовать за собой. Он повёл их в лес за домом. Через несколько минут в тишине раздались выстрелы. Двоих немцев мы больше не видели.