Дитрих Бонхеффер. Праведник мира против Третьего Рейха. Пастор, мученик, пророк, заговорщик - Эрик Метаксас Страница 20

Помимо Гарнака, существенное влияние на Бонхёффера оказали еще трое берлинских профессоров: Карл Холл, величайший в том поколении биограф Лютера; Рейнгольд Зееберг, специалист по систематическому богословию, под чьим руководством Дитрих писал диссертацию, и Адольф Дейссман, благодаря которому Бонхёффер познакомился с экуменическим движением. Это движение стало важной частью жизни Дитриха, и через него он оказался вовлечен в заговор против Гитлера. Однако другой, не берлинский теолог оказал на Бонхёффера большее влияние, чем все перечисленные профессора, его Бонхёффер будет чтить всю свою жизнь, со временем он станет учителем Дитриха и даже его другом. То был Карл Барт из Гёттингенского университета.

Уроженец Швейцарии, он, без сомнения, был величайшим богословом ХХ века, а многие назвали бы его величайшим за последние пять веков. Кузен Дитриха Ханс-Кристоф отправился в 1924 году в Гёттинген изучать физику, но, послушав лекции Барта, тут же сменил профессиональную ориентацию и остался в Гёттингене уже в качестве студента-богослова. Как большинство теологов конца XIX века, Барт вырос на господствовавшем тогда либеральном богословии, но со временем отверг его и превратился в грозного противника этой тенденции. Его комментарий к «Посланию к Римлянам» (1922 год) словно бомба разнес башни из слоновой кости, где укрывались ученые вроде Адольфа Гарнака. Им-то крепость исторического анализа казалась неприступной, и едва ли не скандальным виделся подход Барта (в дальнейшем этот метод назовут «новой ортодоксией»): Барт отстаивал устаревшую с точки зрения германских богословов идею реального существования Бога и предлагал строить богословие и исследование библейских текстов исключительно на этом фундаментальном утверждении. Он бросил вызов методу исторического анализа, столпом которого был в Берлинском университете сперва Шлейермахер, а затем – маститый старец Гарнак. Барт осмелился заговорить о трансцендентности Бога, «совершенно другого», а потому непознаваемого для человека иначе, как в откровении. Вера в откровение – также нелепость и безумие с точки зрения либеральных богословов вроде Гарнака. В 1934 году Барта изгонят из Германии за отказ принести присягу Гитлеру, и он станет одним из вдохновителей принятой в Бармене декларации Исповеднической церкви, отвергшей любые попытки протащить нацистскую идеологию в Церковь Германии.

Богослов Гарнак, как та самая лиса у Архилоха, знал много маленьких вещей, а Барта можно сравнить с ежом, знающим одну большую вещь. Бонхёффер предпочитал ежа, но учился он в семинаре у лисы, с которой был также связан множеством уз благодаря семейным знакомствам и соседству по Грюневальду. Интеллектуальная открытость помогла Бонхёфферу освоить образ мыслей лисы и проникнуться к ним уважением, оставаясь при этом на стороне ежей. Он умел видеть ценность любой идеи, даже если отвергал эту идею, и умел видеть изъяны даже той системы, которую принимал. Такой подход проявится со временем в его подпольных семинариях в Цингсте и Финкенвальде, где Бонхёффер сумеет объединить все лучшее из католической и протестантской традиции. Интеллектуальная честность и способность к самокритике укрепляли в Бонхёффере уверенность, порой переходившую (по крайней мере, на взгляд стороннего наблюдателя) в заносчивость.

Споры времен Бонхёффера между неоортодоксами-бартианцами и применявшими метод исторической критики либералами напоминают по форме современную дискуссию между строгими дарвинистами и приверженцами идеи «разумного замысла» – эта версия допускает существование «внешнего по отношению к системе» фактора и даже разумного творца (Бога или кого-то иного), в то время как ортодоксальная теория эволюции заведомо отвергает подобные домыслы. Либеральные богословы, и в том числе Гарнак, считали «ненаучными» любые разговоры о Боге: богослову следует изучать то, что у него перед глазами, то есть тексты и их историю. Но последователи Барта возражали: Бог открывает себя через посредство этих текстов и откровение, познание Бога – единственная причина существования этих текстов.

Бонхёффер разделял точку зрения Барта и рассматривал Библию «не только как исторический источник, но как орудие откровения», не только как «собрание художественных произведений, но как священный канон»97. Против исторического и других видов анализа библейских текстов он отнюдь не возражал, напротив, он учился этому ремеслу у Гарнака и блестяще его освоил. Наставник не обделял восемнадцатилетнего юношу хвалой: прочитав написанное для семинара 57-страничное сочинение Бонхёффера, он предложил ему продолжить исследование и подготовить в этой же области диссертацию. Очевидно, «маститый старец» рассчитывал воспитать из лучшего ученика последователя, который занялся бы, как и он, историей Церкви. Но Бонхёффер по своему обыкновению соблюдал дистанцию. Он хотел научиться всему, чему мог научить его старый прославленный учитель, но сохранить при этом интеллектуальную независимость. В итоге он так и не выбрал в качестве основной сферы исследований историю Церкви.

Он уважал эту область знаний и радовал Гарнака своими успехами в ней, но в отличие от Гарнака, не считал, что этим богословие и исчерпывается. По его мнению, работать лишь с текстами как таковыми, не продвигаясь дальше, значило оставаться «при обломках и мусоре». За текстами стоит Бог, Он – их автор, Он говорит с человечеством через посредство этих текстов, а Бонхёффер искал именно Бога.

Диссертацию он писал по догматике, исследуя веру Церкви. Догматика ближе к философии, и Бонхёффер в глубине души уже тогда был философом, а не текстологом. Обижать старого учителя и соседа, который все еще пытался сманить его к себе, молодой человек не хотел, но ему пришлось выяснять отношения с еще одним выдающимся лектором. Рейнгольд Зееберг занимался как раз догматикой и ожидал, что писать свою работу Бонхёффер будет у него. Возникали осложнения: во-первых, Зееберг составлял конкуренцию Гарнаку, и два известных ученых яростно сражались за одного и того же многообещающего ученика. Во-вторых, Зееберг был едва ли не более закоренелым противником богословия Барта, чем Гарнак.

В написанном для семинара Зееберга сочинении Бонхёффер отстаивал идею Барта: чтобы хоть что-то узнать о Боге, мы полагаемся на откровение от Бога. Иными словами, Бог говорит с этим миром, но человек не может выйти за пределы мира, чтобы напрямую познакомиться с Богом. Это улица с односторонним движением – что вполне соответствует лютеранскому представлению о благодати: человек не может заработать себе рай и взойти на небо, но Бог может склониться к нему и милосердно поднять человека к себе.

Зееберг оспорил это мнение, эссе Бонхёффера не на шутку встревожило его: птенец из гнезда Бартова проник в его опрятный курятник. Профессор решил, что сумеет вбить здравый смысл в горячую юную голову, воззвав к более высокому авторитету, и в то лето, встретив Карла Бонхёффера на конференции берлинских ученых разных специальностей, он имел с ним серьезный приватный разговор и просил достойного психиатра повлиять на сына. Интеллектуально точка зрения Зееберга была старшему Бонхёфферу ближе, чем взгляды сына, однако он слишком уважал и ум, и интеллектуальную честность Дитриха, чтобы давить на него.

В августе Дитрих отправился в поход вдоль балтийского побережья. Из дома собрата-«Ежа» под Бременом он писал отцу, спрашивая, о чем говорил с ним Зееберг и как ему следует поступить. Отец не мог дать однозначного ответа. Позднее свою лепту внесла мать, предложив Дитриху продолжить занятия в семинаре Холла, главного специалиста по Лютеру, а диссертацию писать по догматике, но в обход Зееберга. Будучи дочерью известного богослова и внучкой богослова со всемирной славой, Паула Бонхёффер лучше любой другой матери в Германии могла дать совет в такой ситуации. Интерес обоих родителей к учебе сына и их интеллект вполне объясняют нерушимую близость между старшим и младшим поколением этой семьи. Для Дитриха мать и отец были неиссякаемым источником любви и мудрости – всю его жизнь, до самого конца.