Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц Страница 20

Монастыри, и не только расположенные в Константинополе, понесли в ту эпоху неслыханный урон. Обители настолько обезлюдели, что иногда гонимому народу казалось: антихрист уже действует открыто и поселился именно в столице православного мира.

В доктрине иконоборцев, безусловно, содержалась тайная часть. Но, видимо, она никогда не станет достаточно прозрачной, поскольку, как лишь возникала угроза её обнародования, личные архивы ересиархов уничтожались ими самими. К тому же бывали случаи, что их сгоряча, как скверну, уничтожала противная сторона.

И всё же сохранилось множество письменных и вещественных свидетельств, которые дают понятие о размерах иконоборческих репрессий и способах уничтожения церковной живописи. До XXI века в разных пределах бывшей Византийской империи сохранились храмы, расписанные по указаниям иконоборческих властей: вместо изображений Христа, Богоматери и святых — растительные орнаменты, птицы, звери, раковины, корзины с плодами… В этой декоративной манере нетрудно обнаружить прямое воздействие иудейской и исламской доктрин, запрещающих человеческие изображения в религиозном искусстве.

Вообще идеологические влияния, шедшие с левантийского Востока, были чрезвычайно сильны в воззрениях иконоборцев. Это отмечают даже историки и искусствоведы, не склонные задерживать внимание на этническом происхождении и личных симпатиях императоров-ересиархов. Известный знаток византийской религиозной живописи В. Н. Лазарев писал: «Нет сомнения, что партия иконоборцев имела единый центр, где вырабатывалась её сложнейшая идеология, никогда не сделавшаяся доступной простому народу. Это была чисто придворная партия, доктринёрски настроенная, насквозь пропитанная интеллектуализмом. Нельзя было приучить народ, уже более двух столетий поклонявшийся иконам, верить в такого бога, которого никто не мог изобразить. Поклоняться такому богу и верить в него могли лишь интеллектуалистически настроенные верхи, а не широкие народные массы. Вот почему иконоборческое движение кончилось крахом. Как ни было оно глубоко связано с сущностью восточного христианства, в конечном итоге оно затрагивало одну из его основных твердынь, на которых покоилась вся греческая религиозность. Победа иконоборцев была бы победой Востока. Тем самым Византия отстояла свою независимость».

Обаятель

Но пора вернуться к «Прению Кириллову с Аннием патриархом». «Житие Кирилла» сообщает, что Иоанн Грамматик и после того, как был свергнут с престола, не переставал возмущаться по поводу такого неприличного с ним обращения. «Насилием меня согнали, не переспорив меня, — настаивал он, — ибо не может никто противостоять словам моим».

Не потому ли его вызов был однажды всё-таки принят?

«Цесарь же с патрикиями, подготовив Философа, послал к нему (Аннию. — Ю. Л.), сказав так: "Если сможешь юношу этого переспорить, то снова престол свой получишь"».

В какой-то легкомысленно-сказочной раскраске этих слов, между прочим, — ещё одно подтверждение того, что спор не мог состояться в промежутке между 842 и 843 годами, как полагал македонский исследователь X. Поленакович. Ведь тогда Михаил III был ещё ребёнком трёх, от силы четырёх лет. А вот несколькими годами позже молоденький цесарь, слегка разобравшись в том, кто такие эти иконоборцы, сверженные его матерью, и кто таков этот упорствующий в заблуждениях еретик Анний, мог, потехи ради, пообещать старику, когда-то охмурявшему ересью его отца: одолеешь в споре нашего юношу, верну тебе патриарший престол.

Здесь, в скупом житийном сообщении, уже проступает, пусть лишь намёком, характер василевса, любителя розыгрышей, конных ристалищ и словесных перепалок. Для последних у него уже есть на примете свой Философ, которым можно распоряжаться как собственностью, проверяя заодно, точно ли этот солунянин необыкновенно умён и ловок в спорах, или зря о нём шумит молва. Ведь это было бы скучно и неприлично, если бы у него, цесаря, имелись под рукой только воины, министры, евнухи, конюхи, всевозможные любители хлебнуть винца и поболтать о девицах, всякие шуты гороховые, а не было бы, для разнообразия, своего Философа. Надо только как следует юношу вооружить к турниру, потому что опальный еретик и маг, слышно, спуску и теперь никому не даёт и, глядишь, может заспорить неопытного противника до смерти.

Кто уж там и как «готовил» Константина к диспуту? Житие ничего об этом не сообщает, но, надо думать, он и сам постарался разузнать о своём грозном противнике побольше. Что и говорить, Византия за всю свою историю, кажется, ещё не знавала другого человека с такой двусмысленной славой, как этот Иоанн-Анний. Величавой осанкой, внешней привлекательностью, умением запросто сходиться с людьми, начитанностью баснословной он ещё в молодости обеспечил себе доступ в придворные круги. Коготки интригана-иконоборца впервые показал при императоре Льве Армянине. А когда допустил его василевс Михаил Травл в наставники к сыну своему Феофилу, он и этого обаял искусством остроумного спорщика, образцово укрепил в ненависти к почитателям икон.

Однажды, ещё до своего патриаршества, Анний был отправлен Феофилом к арабскому правителю в Багдад — именно с целью козырнуть перед исмаилитами великолепной учёностью, которая процветает при византийском дворе, а заодно и несметными богатствами императорской казны.

Анния снабдили приличным грузом золотых монет и серебряной утвари. Едва дождавшись границы, он принялся обильно одаривать встретивших его чиновников. Да так блеснул перед ними щедростью, что они его как некоего божка готовы были на руках нести до самого дворца тогдашнего амерамнума. А уж в Багдаде он развеселился сверх всякой меры. Пусть, мол, дивятся сарацины: если он столь богат, то каковы же сокровища империи ромеев! Даже подговорил своих слуг нарочно утерять во время очередного пированья одну из привезённых серебряных чаш с золотом. Пропажа, несмотря на суматошные поиски, так и не обнаружилась. И тут он, как рассказывал об этом позже византийский хронист, явно к Аннию не расположенный, картинно махнул рукой и велел выбросить вторую такую же чашу: «Пусть и эта пропадает!» Как ещё багдадские зеваки при виде неслыханного мотовства не тронулись умом от зависти?!

Впрочем, одна его похвальба затмила все предыдущие фокусы и чародейства. Когда амерамнум привёл напоказ гостю сотню пленных ромеев, роскошно разодетых, и объявил, что дарит их Аннию, тот заявил, что подарка не примет, пока не привезёт в Багдад из Царьграда такой же живой отдарок. После всех этих звонких дарений и обещаний его донесли до границы снова чуть не на руках. Да и во дворце у Феофила встретили с восторгом. Никто даже словечком не попрекнул за расточительность и хвастовство.

Если бы только таким способом Анний развлекался! Став патриархом, он ещё настойчивее призвал к надругательствам над защитниками икон. Не по его ли приказу гноили в тюрьме славного художника Лазаря? Когда донесли надзиратели, что тот и в заточении продолжает писать иконки на каких-то малых дощечках, велено было приложить ему к ладоням раскалённые металлические пластины. А разве не участвовал Анний в издевательских диспутах, куда приглашались самые известные иконопочитатели, которых сразу из царских палат уводили для новых пыток? И не он ли зазывал императора Феофила в свои покои для постыдных всякому христианину гаданий на блюде?