Отречение. Император Николай II и Февральская революция - Всеволод Воронин Страница 20

Николай II и генерал Н.В. Рузский перед строем почетного караула

Несмотря на отповедь своего начальника штаба доверенному лицу М.В. Алексеева – А.С. Лукомскому, Н.В. Рузский выполнил поручение Ставки. Немного отдохнув после напряженных ночных переговоров, он пришел к государю около 10 часов утра и, по словам самого Николая II, прочитал ему «свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко». Рузский сказал царю, что «министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц. – дем. партия в лице рабочего комитета». Из всего этого монарх заключил: «Нужно мое отречение» ^[119]. Он ответил, что готов отречься «для блага России», но, по свидетельству самого Рузского, высказывал разные сомнения в правильности такого шага ^[120]. Данное свидетельство во многом опровергает всевозможные толки и пересуды насчет изначальной, якобы высказанной после злополучной остановки в Малой Вишере, готовности Николая II к отречению. Царю, пребывавшему в «своей обычной апатии», приписывались, в частности, поражающие своей легкостью и безразличием слова: «Если революция восторжествует, я охотно откажусь от престола. Я уеду в Ливадию; я обожаю цветы» ^[121]. Миф о царе, добровольно отказавшемся от престола ради «народа» и его «свободы», культивировался А.Ф. Керенским и другими героями того времени, оказавшимися вскоре в эмиграции. Они любили противопоставлять монарха, чуткого к пожеланиям «народа», жестокой «диктатуре» узурпаторов-большевиков.

В императорском вагоне

Текст разговора Рузского с Родзянко, полученный в Ставке, был разослан Алексеевым всем главнокомандующим фронтами. В 10 % часов утра, когда Рузский обсуждал с царем «отречение», Алексеев, уже не прячась за личным мнением своего подчиненного А.С. Лукомского, направил главнокомандующим фронтами телеграмму, в которой извещал о пребывании государя в Пскове, о его согласии издать манифест об учреждении «ответственного перед палатами министерства» и поручении председателю Думы создать «кабинет».

Великий князь Николай Николаевич

Резюмируя содержание разговора Рузского и Родзянко и коснувшись «требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича», начальник штаба Ставки прямо выразил свое мнение: «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находится фактически в руках петроградского временного правительства». Алексеев призывал коллег «спасти» от развала армию, продолжать войну, «спасти независимость России и судьбу династии», и сделать это «хотя бы ценой дорогих уступок». Затем он предложил главнокомандующим высказаться по этому вопросу. Но ни о какой дискуссии речи не шло. Присылать царю телеграммы на заданную тему предлагалось только тем главнокомандующим, которые были согласны с Алексеевым. «Если вы разделяете этот взгляд, – говорилось в телеграмме, – то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его величеству через главнокомандующего Северным фронтом, известив меня».

В.В. Сахаров

Намереваясь вместе с высшим командованием «установить единство мысли и целей и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены долгу», начальник штаба Ставки рассчитывал «избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху» ^[122]. При этом Алексеев почти дословно повторил мысль Родзянко о «безболезненном для всех» перевороте. На чем основывалась их вера в успешную реализацию подобных планов, можно только гадать.

После получения телеграммы Алексеева Николай II прервал разговор с Рузским и возобновил его только в 2 часа дня. Выколачивая из царя отречение, Рузский доложил ему недавние известия о переходе императорского конвоя на сторону Государственной думы, о «желании» императрицы Александры Федоровны говорить с Родзянко, о начале мирного перехода власти к «Вр. правительству» в Москве, об арестах ряда бывших царских сановников, о действиях новых властей, о поддержке «исполнительного комитета» Думы со стороны «представителей армии и флота» и т. п. ^[123] Новость о действиях императорского конвоя обескуражила монарха.

K 2½ часам дня М.В. Алексеев прислал царю ответы трех главнокомандующих фронтами – великого князя Николая Николаевича [Кавказский фронт], А.А. Брусилова [Юго-Западный фронт] и А.Е. Эверта [Западный фронт].

Великий князь Николай Николаевич «коленопреклоненно» молил государя передать престол сыну так как «другого выхода нет».

Брусилов назвал «единственным выходом» отказ Николая II от престола в пользу цесаревича при регентстве великого князя Михаила Александровича. «Другого исхода нет; необходимо спешить […] Этим актом будет спасена и сама династия в лице законного наследника», – советовал он царю.

Эверт отмечал, что «на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя […] Средств прекратить революцию в столицах нет никаких. Он призывал царя «принять решение, согласованное с заявлением председателя Государственной думы», и сделать это «безотлагательно» ради «мирного и благополучного исхода».

Последней, около 15 часов, пришла телеграмма главнокомандующего Румынским фронтом генерала В.В. Сахарова. По риторике она сильно отличалась от других. Так, ответ председателя Думы был назван «преступным и возмутительным», а его предложение – «гнусным», с которым невозможно «мириться». Негодуя, Сахаров продолжал: «Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей». Генерал выражал уверенность, что войска могли бы защитить царя, «если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии». Однако после этих гневных филиппик, «переходя к логике разума и учтя безвыходность положения», Сахаров «рыдая» признавал «наиболее безболезненным выходом […] решение пойти на встречу уже высказанным условиям» во избежание «дальнейших, еще гнуснейших, притязаний» ^[124].