Невидимый фронт Второй мировой - Борис Соколов Страница 20

27 июля 1960 года труп неизвестного из Боратина был торжественно перезахоронен на Холме Славы во Львове под именем Николая Ивановича Кузнецова. Но чей же прах там в действительности покоится?

Николай Владимирович Струтинский наиболее подробно рассказал в документальной повести «Во имя Родины», опубликованной в 1972–1973 годах в журнале «Байкал». Здесь он подвергает критике доклад Витиски Мюллеру с сообщением о гибели обер-лейтенанта Зиберта по двум основным пунктам. Николай Владимирович считает, что начальник СД Галицкого округа дезинформировал шефа гестапо насчет того, что «„Пух“ со своими соучастниками нашел укрытие у евреев, скрывающихся в лесах в районе Луцка и Киверцы на Волыни, тогда как отлично знал, что это имело место на территории Львовского дистрикта (недалеко от села Ганычев. – Б. С.)». Струтинский также задается вопросом: «Почему в данной телеграмме Мюллеру Витиска утверждает, что „Пух“ убит неподалеку от села Белгородка в районе Верба (Волынь)». И дает следующее объяснение: «Первое разгадывается просто: Витиска, отвечавший за безопасность Львовского округа, показал наличие вооруженных еврейских групп на чужой территории, которая входила в компетенцию шефа СД Волыни и Подолии доктора Карла Пютца. Таким образом трусливый фашист уходил от ответственности перед Берлином, понимая, что в момент подписания данной телеграммы территория, о которой шла речь, давно освобождена советскими войсками, а в районе Вербы – Белгородки ведутся бои. Так что проверить рапорт группенфюреру в Берлине почти невозможно. К тому же Витиска ссылается на данные группенфюрера СС Прюцмана – уполномоченного Берлина на той территории, уже списавшего со счета Пауля Зиберта как действующего советского разведчика в тылу гитлеровских войск. О чем им было доложено в Берлин».

Честно говоря, возражения Струтинского не кажутся мне слишком убедительными. Начну с отряда еврейской самообороны. Мы ведь не знаем, откуда представители УПА узнали о его существовании. Попал ли в руки бандеровцев проводник Самуил Эрлиха или о посещении отряда Оиле Баума было написано в отчете Кузнецова? Возможно, Эрлих, спасая своих товарищей, мог указать неправильное место дислокации отряда. Бойцы УПА, как известно, беспощадно расправлялись как с поляками, так и с евреями. Если верна эта версия, то Эрлих, скорее всего, попался в руки бандеровцам именно на Волыни, и, значит, именно туда направлялись Зиберт и его спутники. Если же точное место дислокации людей Баума было указано в кузнецовском отчете, то водить за нос собственное начальство оберштурмбанфюреру Витиске не было никакого смысла. Он же сам предлагал выторговать у украинцев бумаги Зиберта, а попади они в руки Мюллера или Прюцмана, обман тотчас же раскрылся бы. Думаю, что точного места, где встретил Баума, Кузнецов в отчете из осторожности указывать не стал, и украинские повстанцы в данном случае ориентировались на недостоверные показания Эрлиха.

И уж совсем непонятно, зачем Витиске надо было обманывать Мюллера насчет места гибели русского разведчика? Неужели опять только для того, чтобы показать наличие отрядов УПА не на своей, а на чужой территории? Будто в Берлине не знали, что бандеровцы действуют как на Волыни, так и в Галиции. И зачем представителям УПА надо было обманывать немцев, называя ложное место гибели Зиберта? Ведь и у Боратина в апреле 44-го уже шли ожесточенные бои вермахта с наступавшими советскими войсками, и проверить точность сообщения украинцев люди Витиски все равно бы не смогли, да и не стали бы.

Все эти элементарные соображения почему-то не пришли в голову Струтинскому. Он продолжает: «Однако и этот факт (гибель группы Кузнецова в районе Верба – Белгородка. – Б. С.) подлежал проверке. В названный район был командирован Иван Ильич Дзюба, который при помощи работников Дубновского райотдела Комитета Государственной Безопасности товарищей Кравец и Ярового удалось выявить несколько бывших бандитов (так Николай Владимирович именует бойцов и командиров УПА. – Б. С.), действовавших в тот период в районе сел Птыча, Великая Мильча и Белгородка. От них были получены сведения о том, что примерно в середине февраля 1944 года бандбоевка в ночное время столкнулась у села Белгородки с проходящим отрядом советских партизан. В завязавшейся перестрелке банда потеряла убитыми трех человек. Эти трое дезертировали из дивизии СС „Галичина“ и были одеты в форму военнослужащих немецкой армии. Было установлено, что они похоронены на кладбище села Великая Мильча и что при погребении присутствовал священник. Отыскался и священник. Им оказался Ворона Иван Семенович, служивший в церкви села Птыча. В беседе с Дзюбой он посвятил нас в подробности:

– Ночью приехали за мной вооруженные люди. Тогда расспросами запрещалось заниматься, и я повиновался, совершенно не зная, куда меня везут. Меня доставили на кладбище села Великая Мильча. Здесь уже было несколько, видимо, местных крестьян, а у свежевырытой могилы стояло три гроба с покойниками в форме немецких военнослужащих. Я произвел положенный обряд, и они были погребены.

От жителей села Великая Мильча стало известно, что на могилу в послевоенные годы приходили женщины из соседних сел, оплакивали погибших, но кто были эти женщины и где они проживают, никто не мог сказать. Таким образом, все свидетельствовало о том, что оуновские главари дезинформировали своего шефа Витиску (! – оберштурмбанфюреру, наверное, и в страшном сне не приснилось бы, что его сделали главкомом УПА. – Б. С.) и умышленно вместо Боратина указали Белгородку – Вербу! Их можно было понять: чуяли, что час расплаты близок, и заметали следы».

Послушать Николая Владимировича, так руководство украинских повстанцев только тем и занималось, что дезинформировало всех и вся. Но мне, в отличие от Струтинского, понять здесь что-либо очень трудно. Получается, что руководство УПА всеми силами старалось скрыть факт нападения одного из своих отрядов на советских партизан в районе Белгородки и гибель в том бою трех дезертиров из галицийской дивизии СС. Для этого зачем-то потребовалось заменять трех перебежчиков на трех советских агентов в немецкой форме, да еще сообщать об этом немцам, очевидно, с тем расчетом, что после поражения Германии документ попадет к чекистам. Неужто убийство Кузнецова и его товарищей, с точки зрения Советской власти, было преступлением менее значительным, чем нападение на коммунистических партизан?

В рассказе Струтинского есть еще немало загадочного. Почему, например, в том бою с партизанским отрядом со стороны УПА погибли только люди в немецкой военной форме и не был убит ни один бандеровец, одетый в гражданское или в польский мундир? Почему дезертиры не сняли с себя погоны и петлицы? Ведь в сумятице боя свои могли принять их за немцев и ненароком подстрелить? А если перебежчики избавились от погон и петлиц, то почему Струтинский дважды повторяет, что они были одеты в немецкую военную форму, а не в мундиры без знаков различия? Почему, наконец, если после войны могилу посещали родные и близкие троих погибших, они не поставили креста с именами тех, кто там похоронен? Могила так и осталась безымянной.

Я бы на месте Николая Владимировича самым пристальным образом заинтересовался этим захоронением на кладбище в Великой Мильче. Ведь совпадений слишком много – и место то же самое, что фигурирует в немецких документах, и трое погибших в немецкой форме, ровно столько, сколько было в группе Кузнецова. Кстати, гауптман Зиберт и его спутники были одеты в армейскую форму, как и неизвестные, похороненные в Великой Мильче, тогда как бывшие солдаты дивизии «Галиция» должны были носить эсэсовскую форму. Хотя в полевых условиях мундиры СС и вермахта различались только петлицами, и местные жители на такую деталь могли и не обратить внимания… Тем не менее, мне кажется, у Струтинского были серьезные основания вплотную заняться безымянной могилой на сельском кладбище, добиться эксгумации трупов и постараться определить, есть ли среди них останки Кузнецова, Белова и Каминского. Но версия представителей УПА о расстреле Зиберта и его соратников на территории, уже находившейся под формальным контролем советских войск, Николая Владимировича почему-то категорически не устраивала. Возможно, и мифическую стычку бандеровцев с советскими партизанами он отнес к середине февраля только потому, что в марте у Белгородки уже были части Красной армии и отряды УПА отошли дальше на запад от линии фронта, чтобы не оказаться между двух огней. Струтинский упорно держался за Боратин. Вот как, по его словам, развивались события дальше: