Жаждущие престола - Валентин Пронин Страница 20

– Обыскан? Впрочем, зачем я спрашиваю…

– Впустить, Ваше Величество?

– Н-ну… да. Кто бы это мог быть? Веди его, Йонтек.

Посланный возвратился с рослым бородатым человеком, одетым как краковский мещанин. Тот, сняв шляпу, низко поклонился. Йонтек остановил его в пяти шагах от Сигизмунда III.

– Имя? – спросил король.

– Улаф Карлсон. Для русских Еремей Куликов.

– Тайный соглядатый шведов?

– Нет, Ваше Величество. Я уроженец Немецкой слободы в Москве.

– Какие сведения?

– Я просил бы, Ваше Величество, чтобы здесь не было случайных людей.

– Здесь нет случайных людей.

– Но… дело касается царя московитов.

– Хорошо, пусть хлопцы выйдут. Останешься ты, Йонтек, и мы с паном канцлером.

Сапега усмехнулся. Король положил ногу на ногу, прищурил серые глаза.

– Слушаю.

– Я прибыл от царицы Марфы, инокини, последней жены великого государя Иоанна. Теперь она в Москве и, как мать царя Димитрия Ивановича, живет в лучших палатах монастыря, рядом с царским дворцом. Я прислан, чтобы сообщить от ее имени: царь Димитрий Иванович, которому Польша помогла взойти на престол, не является ее сыном. Димитрий умер в семилетнем возрасте от несчастного случая либо от руки убийцы, посланного Годуновым. Это истинная правда. Человек, правящий Московией под именем «Димитрий», ей неизвестен.

– Это все, что вам поручено сообщить?

– Да, Ваше Величество.

– Я учту столь ценное сообщение. Вы свободны и можете ехать в Москву. Йонтек, проводи господина Карлсона до конца парковой аллеи нашего дворца.

Когда швед и широколицый в плаще с пелериной покинули секретный кабинет Сигизмунда, Лев Сапега сказал презрительно:

– Бородатый индюк говорил торжественно, как будто он принес нам святое правозвестие.

– Не очень приятно слышать грязноватое откровение, которое уже знаешь.

– Главное, вряд ли мы разберемся, Ваше Величество, кто действительно послал московского шведа с этой давнишней сплетней. Мнимая ли мать царя Димитрия…

– Она дурра, что ли? Непохоже.

– Может быть, заговорщики-бояре начали снова расшатывать трон…

– Как бы то ни было, Димитрий обещал начать войну с турками и жениться на польке-католичке…

Следующим утром служители дворцового парка нашли в конце аллеи труп бородатого мужчины. Его положили на тележку и увезли.

* * *

Пан Мнишек хмуро смотрел на подарки «Димитрия Ивановича».

Власьев передал его слуге узду великолепного аргамака с блестящей сбруей и золоченым седлом. Конь был тонконог, статен, редкой игреневой масти. Затем достали из рундука ^[50] роскошную соболью шубу и прочие дорогие вещи: серебряные чаши, серебряные блюда, золоченые баклаги и графины венецейского цветного стекла. Наконец, русские бархатные ферязи и шелковые кафтаны с гранеными пуговицами, сабли, кинжалы с золотой насечкой и ножнами в самоцветах.

– Да, это хорошо, – сказал Мнишек недовольно. – А деньги?

– Десять тысяч золотом. – Афанасий вложил в широкую ладонь пана Мнишека тяжко брякнувший кожаный кошель.

Однако ясновельможный тесть еще препирался с царским послом и просветлел, лишь узнав, что все это только «на дорогу».

– А основное? – спросил Мнишек и махнул с деланой беспечностью. – Ладно, обговорим в Москве.

Для Марины из посольских сум явилась резная шкатулка с драгоценностями. Девушка была поражена: таких украшений она еще никогда не видела. Также не скрывала восторга ее подруга Барбара Казановская: «Марина, ты будешь настоящей царицей!» Служанки ахали и всплескивали руками.

Невеста, примерив диадему и ожерелья, спросила даже у Власьева:

– Ну как, а? Ничего?

– Государыня, красивей я не видел никого на свете.

– Неужели?! – Маленькая полячка захлопала в ладоши. – Я буду обручаться во дворце, в присутствии короля и придворных.

Тут же примчались швеи, портные, млеющие от восхищения родственницы. Начали рыться в ворохе дорогих материй, выбирая лучшее из присланного царственным женихом.

По роскоши одежд, торжественности обряда, который совершал дворцовый капеллан Мациевский, по удивительному убранству зала, наполненного толпой придворных и благожелательно улыбающимся королем Сигизмундом, – назначенный день совсем ошеломил простоватого московита. «Ну и лепота, ну и пение – как в раю, аж блазнит, голова кружится… Будто сон чудный приснился, – подумал Афанасий. – Да и невеста государева така басенька, така глазастенькая и нежная – ну, право слово, ангел на небеси… Токмо волосом чернявенька и мала росточком-то, почти с ребенка…»

При церемонии католического обручения посол Афанасий Власьев часто отвечал на вопросы капеллана невпопад, чем вызывал смех некоторых придворных, прикрывавших лицо ладонями. Взять за руку невесту государя исполнитель роли жениха ни за что не хотел и согласился это сделать, только обмотав себе кисть платком. Даже прикоснуться к белому, расшитому жемчужинами платью Марины он не смел. Ужасно потея в своем алом посольском кафтане, рослый и пригожий Власьев не замечал, как некоторые дамы из окружения короля поглядывают на него пристально и лукаво.

Когда дошло до танцев, до торжественного прохождения «полонезом», Власьев участвовать в этом, конечно, отказался. И обрученную невесту русского царя провел по всей окружности зала какой-то щеголеватый, ловкий кавалер с кружевами на вороте и закрученными вверх усами. За столом, сидя рядом с невестой, обрученный «жених» дрожал, боясь не задеть случайно Марину, ничего не ел и не пил, как его ни упрашивали.

Зато его возмутило поведение невесты, когда Марина, благодаря короля за великолепный праздник, низко поклонилась и даже коснулась коленом пола.

Возвращаясь в одной карете с Мнишеком, Власьев раздраженно сказал:

– Делать такие поклоны обрученной невесте царя – значит оскорбить достоинство моего государя. Панна Марина должна была сообразить…

– Ну что вы шумите, друг мой, это же король, – насмешливо ответил невоспитенному и туповатому московиту Мнишек. – Он ведь и дал разрешение на брак. Так что не сердитесь, побойтесь Бога.

– Ах вот как, мне бояться Бога… – взъерепенился уязвленный посол. И Власьев рассказал ясновельможному пану, что король еще до обручения предлагал подыскать для царя Димитрия Ивановича невесту более знатного происхождения… например, свою сестру. Или еще кого-то.

Настроение у пана Мнишека явно ухудшилось. «Шведско-трансильванская крыса», – пробормотал с досадой сандомирский воевода, имея в виду его королевское величество.