Лоуренс Аравийский - Томас Лоуренс Страница 20

Нури, конечно, еще поддерживал дружеские отношения с турками. Он зависел от рынков Дамаска и Багдада, и они, если бы возникло против него подозрение, могли бы в течение трех месяцев уморить с голоду его племя. Мы знали, что, когда наступит нужный момент, он окажет нам вооруженную помощь, но до тех пор он готов на все, исключая разрыв с турками.

Его благосклонность открывала для нас Сирхан, знаменитую столбовую дорогу, места для стоянок и цепь водных скважин, которые простирались от Джофа, столицы Нури на юго-востоке, на север к Азраку и вплоть до гор Джебель Друз в Сирии. Нам необходима была свобода передвижения по Сирхану, чтобы достигнуть палаток племен восточного хавейтата, знаменитого клана абу-тайи, главой которого был шейх Ауда, величайший боец в северной Аравии. Только при посредстве Ауды мы могли бы склонить племена от Маана до Акабы в нашу пользу настолько, чтобы они помогли нам захватить у турецких гарнизонов Акабу и ее горы. Только при его активной поддержке могли бы мы рискнуть выступить из Ваджха в долгий путь к Маану. После дней, проведенных нами в Янбу, мы усиленно пытались привлечь его к нашему делу.

В этом отношении мы сделали большой шаг вперед в Ваджхе: Ибн-Заал, двоюродный брат Ауды и военный руководитель клана абу-тайи прибыл туда 17 февраля, которое во всех отношениях оказалось для нас счастливым днем.

На рассвете прибыло пять старшин шерарата из пустыни на восток от Тебука и привезли в подарок яйца аравийских страусов. За ними рабы ввели Даиф-Аллаха из клана абу-тайи, двоюродного брата Хамда Ибн Джази, верховного властелина племени центрального хавейтат плоскогория Маана. Они были многочисленным и мощным племенем великолепных бойцов, но кровными врагами своих родичей, кочевого племени абу-тайи, на почве старинных споров между Аудой и Хамдом. Мы с горделивым чувством видели, как они приветствуют нас, хотя все еще недовольные, так как они были хуже снаряжены для нашего намеченного наступления на Акабу, чем племя абу-тайи.

Следом за ними прибыл родич Наввафа, старшего сына Нури Шаалана, с кобылой, присланной в дар Наввафом Фейсалу. Люди племен шаалан и джази, находясь во вражде, смотрели друг на друга злыми глазами. Поэтому мы отделили их друг от друга и наспех устроили для гостей лагерь. После руаллы возвестили о прибытии старшины племени абу-тагейга, оседлого клана хавейтата с прибрежья. Он передал изъявления покорности от имени своего племени и привел военную добычу из Дабы и Мовейлле, двух последних турецких выходов к Красному морю. Ему освободили место на ковре Фейсала и выразили горячую благодарность за деятельность его племени, благодаря которой мы пришли к границам Акабы путями, непригодными для открытых военных операций, но удобными для проповеди восстания и еще более удобными для получения вестей.

В полдень прибыл Ибн-Заал с десятью другими главными последователями Ауды. Он дважды поцеловал руку Фейсала — один раз за Ауду, другой раз за самого себя, и, сев позади, объявил, что он послан от Ауды, чтобы приветствовать Фейсала и получить от него новые приказы. Фейсал политично сдержал внешние проявления радости и степенно представил Ибн-Заала его кровным врагам из племени джази-хавейтат. Ибн-Заал сухо поздоровался с ними.

Позднее мы с ним долго беседовали наедине и отпустили его с богатыми дарами, еще более богатыми обещаниями и личным посланием Фейсала к Ауде, где он говорил, что его душа не успокоится, пока он не увидится с Аудой лицом к лицу в Ваджхе. У Ауды была большая военная слава, но для нас он являлся неизвестной величиной, а в таком жизненном вопросе как Акаба, мы не могли позволить себе допустить промаха. Он должен был приехать, чтобы мы могли оценить его и построить планы будущего обязательно в его присутствии и при его помощи.

Когда солнце опускалось за море и повеяла вечерняя прохлада, от горных хребтов, скрывающих Абу-Зерейбат, отделилась большая кавалькада и направилась к нам. Впереди нее ехал ишан Шакир, столь поразивший меня в Джедде, приехавший со свитой, чтобы навестить Фейсала, из лагеря ишана Абдуллы в Вади-Аис, вблизи Медины.

Шакир был принцем крови в глазах многочисленного племени, у которого его езда верхом (он был подобен кентавру, когда сидел на лошади), его стрельба, смелость, легкомыслие, богатство — все в одинаковой мере вызывало удивление.

В свою очередь Шакир разыгрывал из себя бедуина.

Его простая одежда, простой образ жизни, его манеры — все в нем было как у кочевника, даже его внешность — от мозолистых ног до заплетенных волос. Его волосы были настоящими волосами бедуина, с густым «населением».

— Только скряга может претендовать на всю свою голову, — шутил Шакир.

За исключением столь счастливых событий, в остальном этот день не отличался существенно от обычного дня. Мой дневник распух от потока новостей. Дороги к Ваджху кишели гонцами, добровольцами и великими шейхами, направлявшимися сюда, чтобы присягнуть в верности.

Фейсал торжественно приводил новых приверженцев к присяге на Коране:

«Ждать, если он ждет, идти вперед, если он идет вперед, не проявлять покорности ни одному турку, быть благожелательными ко всем, кто говорит по-арабски, и ставить независимость выше жизни, семьи и всего имущества».

Он также начал сзывать их одновременно и в своем присутствии улаживать распри между родовыми врагами. В течение двух лет Фейсал стремился собрать воедино и бесчисленные крошечные единицы, составлявшие арабский народ, втягивая их в свой единственный замысел — начать войну против турок. Всюду, где он проезжал, он не оставлял ни одной кровавой распри неулаженной, и он стал высшей судебной инстанцией, окончательной и бесповоротной для западных арабов.

Он выказал себя достойным этой миссии. Он никогда не проявлял лицеприятия, точно так же, как не принимал шагов, которые могли бы вызвать замешательство. Никогда ни один араб не оспаривал его мнения, но все прибегали к его мудрости и компетенции в делах племен. Благодаря умению терпеливо разбираться в том, кто прав, кто виноват, благодаря своему такту и своей замечательной памяти, он пользовался авторитетом у всех кочевников от Медины до Дамаска и даже за их пределами. Он был признан силой, выходящей за пределы своего племени, стоящей выше племенных вождей и всякого соревнования. Арабское движение стало национальным в лучшем значении этого слова, так как оно сплотило всех арабов и отвлекло их от узких частных интересов. В этом движении первое место, благодаря рвению и способностям, естественно, завоевал человек, который занимал его в течение немногих недель победы и долгих месяцев разочарования, наступившего после освобождения Дамаска.

Бедуины — странный народ. Англичанин может жить с ними только в том случае, если обладает безграничным и бездонным, как море, терпением. Это были настоящие рабы своих привычек, без всяких устоев, запоем пьющие кофе, молоко и воду, любители тушеного мяса и бесстыдные попрошайки табака. Они неделями мечтали о половых наслаждениях, а следующие за ними дни проводили, возбуждая себя и своих слушателей эротическими рассказами. При благоприятствующих условиях жизни они жили бы исключительно чувственной жизнью. Их сила была силой мужчин, огражденных от искушений в силу географических условий; бедность Аравии сделала их простыми, воздержанными и выносливыми. В условиях цивилизованной жизни они, как дикари, не устояли бы перед ее темными сторонами: скупостью, развратом, жестокостью, хитростью и обманом; и, как дикари, они сугубо страдали бы от этого, так как не имели бы противоядия. Как только они догадывались, что мы хотим управлять ими, они становились упрямыми или уходили прочь. Если же мы понимали их и предоставляли им возможность делать то, что им хотелось, они готовы были идти за нас в огонь и в воду. Трудно было бы сказать, окупались ли достигнутыми результатами положенные на них труды. Англичане, привыкшие к более крупным достижениям, не могли и, конечно, не стали бы тратить время, усилия и ловкость, которые каждый день расточали шейхи и эмиры на такое пустое дело. Арабов понять было легко, ум их был подчинен тем же законам логики, как и наш, и не было ни основания, ни оправдания, кроме нашей лени и невежества, считать их непонятными и трудно разгадываемыми и оставлять их неисследованными.